Игорь Николаев - Вся трилогия Железный ветер одним томом

— Нет, это как-то слишком… глупо. Это путь в пропасть!

Доктор указал на ту самую катушку, от которой его морозило до сих пор.

— Трехчасовая массовая казнь в прямом радиоэфире с использованием высокотехнологического пыточного арсенала… Думаете, их можно мерить нашими мерками морали и мотивации? Мы смогли решить принципиальную проблему перепроизводства капитала уходом в Мировой океан и полной перестройкой экономической модели империализма. Теоретически можно было бы попробовать другой полюс — национализацию капитала, государственное планирование и принудительное распределение, такая система сработала в одном далеком месте. Но для них эти пути закрыты. Зато открылся иной. Наш мир — идеальный полигон, куда можно сбрасывать армии, технику и сумасшедших милитаристов. И главное — если дела пойдут скверно, всегда можно отступить, наглухо закрыв дверцу.

— Дико… Дико! — не выдержал Крамневский. — Переносить войну в другой мир, в другое измерение! Только для того, чтобы все продолжалось по-старому?

— Да, бредово и дико. Использовать революционную технологию или уникальный природный процесс таким способом — это даже не забивание гвоздей микроскопом. Это прикуривание от городского пожара. Для вас, для меня, для нашего общества, наших ценностей. Но не для них, — Радюкин остановился и присел на свободный краешек стола и испытующе спросил. — Какая эмоция сейчас у вас сильнее — кажущаяся абсурдность предположения? Или вам противна сама мысль, что злодеи не выскочили прямиком из геенны, а решают затяжные экономические проблемы посильными методами?

Крамневский долго молчал. Радюкин решил, что достаточно размялся и вернулся обратно за стол. Судя по часам, скоро должна начаться очередная радиопередача развлекательного толка. Слушать их было очень тяжело, но эти тяжеловесные, фантастически убогие по содержанию постановки оказались весьма полезны с точки зрения социального диагноза миру «детей Астера». Болезни, проблемы и чаяния общества неизбежно отражаются в его культуре и развлечениях. Егор Владимирович взял наушники и вопросительно взглянул на командира. Крамневский молча встал и, не оборачиваясь, вышел. Похоже, он был не рад своему решению заглянуть к доктору за неформальной беседой. Радюкин грустно проводил его взглядом и щелкнул переключателем. Сквозь треск помех он услышал уже знакомый голос.

— … Тем неожиданнее оказался облик того, кто последним сошел из кабины локомотива на землю; на фоне сброда благородство, излучаемое им, прямо-таки ошарашивало: высокий, атлетического сложения представитель человеческой расы в расцвете сил. Волосы цвета соломы, безупречно белая кожа, голубые сияющие глаза. Мускулатура, конституция, внешность — все в нем было гармонично и совершенно. Каждый квадратный дюйм обличал в нем носителя чистой и беспримесной крови…

Былое.

— Рядовой от науки Пропп, вы явно рождаетесь заново!

Франц улыбнулся краешками губ. Когда профессор пытался шутить, остроты получались крайне неудачными, но при этом развлекали именно своей тяжеловесностью.

Хотя… Следовало признать, что сейчас в словах Айнштайна скрывалось зерно истины. Франц не питал иллюзий относительно своих талантов в области высокой науки, но годы работы бок о бок с профессором превратили заурядного лаборанта в весьма опытного инженера и технолога. Практика работы по принципу «это должно действовать как-то так, но я занят другим, так что займитесь» иногда творит чудеса.

— Замечательно, — Айнштайн отступил на шаг от высокой угловатой колонны составленной из множества черных прямоугольных ящиков, опутанных проводами как дерево лианами. — Да, то, что нужно. Вакуумные колбы готовы?

— Нового образца, с уменьшенной толщиной стенок, — с легкой ноткой самодовольства отозвался Пропп. — Привезут завтра. Вместе с новыми костюмами, они огнеупорные.

— Хорошо!

Айнштайн обошел вокруг «фазовой зоны» метрового радиуса, огражденной невысоким — по колено — барьером из белых веревочек, натянутых между проволочными стойками. Обернулся к помощнику и неожиданно подмигнул ему с залихватским видом.

— А ведь получается, дружище, получается! Тот стакан воды оказался судьбоносен, он достоин того, чтобы быть вписанным в историю науки.

— Не сомневаюсь, — искренне согласился Франц.

— Что же, с этим вопросом мы, можно сказать, решили… — профессор на глазах поскучнел и осунулся, словно цветок над газовой горелкой. — Но что делать с откатом, я даже не представляю…

Сказать здесь было нечего, и Пропп лишь ненаучно цыкнул зубом — Айнштайн был прав как сама судьба.

— Знаете, Франц, — задумчиво произнес профессор. — Я до сих пор помню тот момент, когда решил заняться математикой… Мне было восемь лет, и я задумался над тем, что наука счета — это ведь современное волшебство. В природе нет такой сущности как отрицательное число, интеграл… Я могу взять яблоко, но как можно получить минус яблоко? Математики не существует, она есть дистиллированное творение человеческой мысли. Но эта абстракция позволяет оперировать вполне реальными объектами, строить могучие механизмы, проектировать гигантские корабли и постигать физику мира. Разве это не колдовство? Тогда я решил, что хочу в совершенстве познать математику и физику, чтобы творить настоящую магию. Пусть волшебные палочки больше не в ходу, но их можно заменить грифельной доской и логарифмической линейкой!

Айнштайн снял очки и протер их полой халата. Последние два года зрение Айзека ухудшалось с катастрофической скоростью, но ученого это мало волновало.

— Интересно, Франц… Когда мы только начинали, я думал, что достаточно решить проблему подбора и комбинации нужных частот. А теперь, когда мы нашли искомое, оказалось, что впереди новая стена, еще выше и прочнее прежней. И вы знаете… Скажу честно, я пока просто не представляю, что делать с откатом. Похоже, компенсационная реакция неустранима, и блокировать ее нельзя. А это значит, что…

Профессор умолк и склонил голову.

Пропп тихо вздохнул, прекрасно понимая невысказанное.

Годы работы, огромные средства, несколько новых областей математики, открытые Айнштайном буквально «мимоходом» — все подчинялось одной цели. И, в конце концов, Айзек (при скромной, но значимой поддержке Проппа, разумеется) добился своего.

Он сумел сделать невозможное и немыслимое. Комбинация электромагнитных излучений и резонаторов превратила умозрительную величину в реальность. Айнштайн воссоздал, организовал, сформировал, вызвал — в обычном языке не было слова для обозначения процесса — математический ноль, абсолютное ничто .