Игорь Николаев - Вся трилогия Железный ветер одним томом

Под неотрывным взглядом непроницаемо темных глаз начальник еще с полминуты пытался объяснить инспектору, как все так получилось. И с ужасом понимал, что с каждым словом скатывается к бессмысленному и жалобному блеянию.

— Достаточно, — оборвал его Терентьев. — Что вы искали среди бумаг в такой спешке и таком беспорядке?

Секунд десять он ожидал ответа, молчаливый и неподвижный, как изваяние безжалостного божества. А затем просто развернулся и вышел, сделав знак бойцам, ожидавшим у входа. Толстяк попытался вскочить, зацепился увесистым пузом о край стола. Слова застряли в горле, начальник бешено жестикулировал, уже понимая краешком сгорающего в панике сознания, что его судьба была только что измерена и взвешена страшным человеком в черном кожаном плаще.

Дождь усиливался, потоки воды бессильно колотили по крыше, стучали в стены и окна. Рокоту разбушевавшейся стихии вторили нечленораздельные вопли — кого-то вытащили во двор, под аккомпанемент мольбы о пощаде, обещаний все исправить и чего-то еще. Понять, чего именно, помешал сухой, резкий звук выстрела.

Терентьев сложил руки на столе. Перед ним сидели пять мужчин, все, за исключением одного — в возрасте, с сединами — руководители направлений транспортного узла. Их вид, сурово-сосредоточенный, невероятно контрастировал с обликом безвременно упокоившегося начальника, и Иван мимолетно подивился — как все-таки причудливо тасует людей административный аппарат. Причем независимо от времени и устройства общества. Что в привычном ему социализме, что в здешнем просвещенном империализме — на руководящих постах с удручающим постоянством оказывались мерзавцы или просто дураки. А достойные люди тянули рабочую лямку под управлением тупого карьериста.

— А так можно? — осторожно, но серьезно осведомился самый молодой из пятерых, косясь в сторону окна. — Расстрелять даже без трибунала…

— Можно, — кратко отозвался Терентьев. — Как генеральный инспектор рода войск, я могу все, потому что юридически любое мое распоряжение представляет собой «тень» имперского указа. А власть Его Величества у нас по конституции абсолютна и превыше любого закона. В том числе и закона об особой подсудности за хищения и должностные преступления в прифронтовой зоне.

Произнося слова «об особой подсудности» Терентьев дернул щекой, но справился с непонятным для присутствующих раздражением.

— Итак, у нас очень мало времени, — сообщил он присутствующим. — Но я все же потрачу четверть часа на то, чтобы вкратце обрисовать ситуацию. Для лучшей мотивации и понимания.

— Господин инспектор, — вступил в разговор самый старший, машинально, по многолетней привычке поглаживая густую бороду «купеческого» образца. — Давайте начистоту… Слухи говорят правду? На фронте скверно и все держится едва-едва?

— Слухи лгут, — с бесстрастным спокойствием констатировал инспектор. — Вчера вечером «семерки» использовали атомные заряды. Фронт прорван на всю глубину.

— Эх ты ж, твою растудыть в расколесицу… — начал было «купец» и осекся.

— Примерно так, — подтвердил Терентьев. — Фланговые удары притормозили их, но только на время. Сейчас Первая Бронеармия разворачивается для того, чтобы закрыть прорыв, а противник подтягивает резервы. На рассвете танкисты начнут рубиться насмерть с «черными братьями». От исхода этой баталии зависит вся битва. И может быть, исход войны.

Взгляды транспортников синхронно устремились на стену за спиной инспектора, где висела крупномасштабная карта района с выделенными дорогами.

— Все верно, — сказал Терентьев, заметив это. — Основная рокада оказывается под ударом артиллерии, и уже сейчас ее утюжит авиация. Таким образом восьмой опорный становится последним перевалочным пунктом, а трасса девять-два — это единственная дорога, по которой Первая танковая сможет получать подкрепления и снаряжение. У нас часа три, не больше… — он бросил быстрый взгляд в сторону окна. — А после автоколонны пойдут сплошным потоком. Иначе танкисты не устоят.

— Если дорога и наш терминал так важны… — бородатый прокашлялся. — Будет тяжело?

— Да. Поэтому я здесь. Восьмой переходит в мое прямое подчинение, а я держу прямую связь с командующим фронта. Сейчас все работает на танкистов.

— Будет тяжело… — повторил «купец», пряча глаза и готовясь произнести самое неприятное. — Они ведь, там, на другой стороне… не дураки. Верно?

— Не дураки. Поэтому как только они перегруппируются, на дорогу и терминал враги бросят все. Только бы отрезать Первую от снабжения. Вы ведь об этом?

— Да. Будет атом? И химия?

— Наверняка. Для этого и существует противоатомная и противохимическая защита. На меня так не смотрите, — Терентьев провел рукой по лацкану плаща. — Не успел переодеться. Мой комбез в броневике. Но ПВО нас прикроет, парни Кнорпеля уже в пути, а там где Кнорпель — враги летают мало и не долго.

Инспектор мог сказать еще многое. Например, что гораздо менее масштабен, нежели мясорубка на севере но более опасен прорыв штурмовой дивизии «ягеров», которая сбила пехоту на левом фланге и устремилась вперед, прямо к Восьмому опорному. А штурмдивизия — это отдельный батальон свертяжелых танков, отдельный батальон средних, танковый полк еще из трех батальонов. Два полка мотопехоты на БТР, и не просто солдаты, а «ягеры». Еще артсамоходы, артиллерия, минометы… На пути у этой орды лишь гвардейская бригада полковника Зимникова, у нее много пехоты, но лишь неполная танковая рота, батальон «механиков» и ракетные танкоистребители, которые вообще экспериментальные. И бригада с жестоким дефицитом противотанковых средств должна задержать вражескую дивизию хотя бы на сутки.

Но вслух инспектор ничего подобного, разумеется, не сказал. Осмотрев всех присутствующих, Терентьев веско и сумрачно произнес:

— Фронт зависит от того, сможет ли Первая Бронеармия остановить прорыв «черных». А Первая зависит от того, получит ли она подкрепления, технику и снаряжение по нашей дороге. За работу. Восьмой опорный должен работать как часы, любой ценой.

Да, война не такая, какой мы писали ее, — это горькая штука…

К. Симонов.

Зима 1961 года.

Свой шестидесятый день рождения Томас Фрикке встречал в одиночестве. Он привык отмечать праздники без лишних свидетелей, эта традиция брала корни из далекого, полузабытого детства, в котором родители старательно пытались сделать из мальчишки «воспитанного, интеллигентного человека». Как правильно сидеть за столом, держать столовые приборы, вести светскую беседу во время принятия пищи… Терроризируемый непрестанной дрессировкой, Томас привык превыше всего ценить уединение — в работе, мыслях, еде и праздниках.