Игорь Николаев - Вся трилогия Железный ветер одним томом

А еще все буквы на видимых надписях и обозначениях были на латинице. И это совершенно не прибавляло Ивану оптимизма.

— Добрый день, — приветствовал путника водитель, щуплый, но весьма бодрый старикан с большими вислыми усами. Он сбавил ход, и повозка катилась рядом с пешеходом, все с тем же странным жужжанием.

Внешне Иван сохранял беззаботный вид, но сердце словно заледенело — автомобилист говорил по-немецки.

— Добрый день, — повторил за ним Терентьев, раздвигая губы в механической улыбке, вспоминая давно уже не используемый язык.

Иван очень не любил немцев. Даже восточных.

— Отстали от экскурсии? — добродушно поинтересовался старик, без всяких признаков агрессии или подозрительности.

— Да, — после секундной заминки сказал Иван.

— Обычное дело, — заметил водитель. — Эти немцы, разве они умеют организовывать туристическое дело? Вообще, с тех пор как Айзенштайн сколотил Пангерманский союз, тевтоны разленились. Видимо, прусский дух и организованность в разбавленном виде теряют силу.

— «Айзенштайн… Пангерманский союз» — пронеслось в голове Терентьева. — «Что за бред?..»

— Вы не немец, — предположил он первое, что пришло на ум.

— Француз, — жизнерадостно отозвался собеседник. — Путешествую на склоне лет. Лучший способ стареть — в пути, среди новых людей, достопримечательностей и хороших впечатлений.

— Склонен согласиться, — Иван понемногу припоминал немецкий, но избегал сложных фраз, а ветхозаветный облик старичка и его повозки располагали к церемонному, старомодному общению.

— А вы смелый, — без перехода сообщил старик. — Не стали ждать следующего автопоезда и пошли пешком. Только вид у вас… — он неодобрительно нахмурился.

— Прошу прощения, — проговорил Иван. — Все мои вещи остались в … автопоезде.

— Ну ничего, — подытожил старик. — Присаживайтесь, — он указал на тыльную часть повозки, где, похоже, располагалось багажное отделение. — Там откидное сидение, не очень удобно, но все лучше, чем сбивать ноги. Поедем не быстро, у меня неисправен паровой конденсатор. Но это не беда, через час будем в Гейдельберге.

Даже если бы Иван не бывал в Германии, длительное общение с картами услужливо подсказало бы ему, что Гейдельберг — немецкий город. Дирижабль, «автопоезда», политик Айзенштайн, Пангермания, паровой «Locomobile»… Гейдельберг, который расположен на берегу притока Рейна под названием Неккар.

— «Где я?!»

— Морис! — энергично представился старик, дождавшись, когда попутчик справится с посадкой. Паромобиль споро покатил по дороге, набирая скорость. — Морис Лешан. Будем знакомы!

— Ив… — Иван осекся. — Айвен. Айвен… Тайрент. Будем знакомы.

— А вот и я!

Иван тряхнул головой, словно отталкивая тени воспоминаний, обступившие его этим вечером. Вернувшаяся домой жена с одного взгляда оценила и пишущую машинку с вставленным листом чистой бумаги, и часы, снятые с руки и положенные сбоку от агрегата — Терентьев считал их чем-то вроде талисмана и источником творческого вдохновения.

— Снова вспоминал?.. — тихонько спросила Ютта, присаживаясь рядом, на широкий плоский диванчик-софу.

— Да, — отозвался Иван, разминая пальцы, чуть затекшие от долгого и неподвижного лежания на клавишах. — Думал, может быть оставить что-то для потомков, напечатать хотя бы краткую эрзац-историю «Моя жизнь, и как я здесь очутился».

— И как всегда, ни одной строчки, — заметила женщина.

— Увы, — покаялся Иван. — Каждый раз «до» того кажется, что написать можно много и хорошо. А когда садишься и заправляешь лист… Кому это здесь интересно? Тем более, что я вроде бы как очень-очень тайный человек.

— Глупость! — фыркнула Ютта. — Эти мужчины у власти… Человек из другого мира, где этим… этих сумели победить — это же так… — она нахмурилась, подбирая подходящее русское слово. — Пропагандично!

— Милая, — Иван надел часы, развернулся к ней всем корпусом и взял в руки узкие ладошки жены с тонкими точеными пальцами, очень теплыми на ощупь. — Ты не понимаешь… Последние два года страну трясет, несмотря на чрезвычайное положение и прямое правление Константина. Во всех щелях попрятались конституционалисты, оппозиционеры, анархисты и прочие термиты власти, которые из самых благих побуждений готовы погубить воюющую страну. Если обо мне узнает мир, они сразу взвоют о том, что монархия не может победить, нужно радикально менять строй. И в первую очередь — отрешать Императора со всей его административной командой. Поэтому я так и останусь эксцентричным эмигрантом, бывшим популярным фантастом и все такое.

— Нет, — сообщила Ютта. — Это во вторую очередь. А прежде всего, ты мой любимый муж!

Она наклонилась и поцеловала его в лоб. Иван обнял ее за плечи.

— Как Ян? — спросила Ютта, оглядываясь в сторону детской. Чтобы не уточнять каждый раз, какого Ивана она имела в виду — мужа или сына, первое имя она произносила на русский манер, второе — на свой, родной.

— Спит, — улыбнулся Терентьев. — Я сегодня пришел раньше, отпустил сиделку.

— Пойдем ужинать, — предложила женщина. — А то он скоро проснется…

— Да, — согласился Иван. — И у меня для тебя подарок.

— Какая прелесть, — буквально прорыдала Ютта, благоговейно созерцая подарок. Иван заранее освободил его от обертки и живописно расставил на столе. На круглой столешнице темного дерева кофейный набор из лакированных раковин очень редких моллюсков смотрелся крайне изысканно и стильно. — Ты запомнил! Но ведь ты видел его только раз!.. Еще тогда…

— Конечно, — усмехнулся муж, весьма довольный собой. — Но у меня хорошая память. Я заметил, что ты очень бережно к нему относилась. И вот, нашел почти такой же.

Они обошлись без ужина, ограничившись одним кофе, как в день первой встречи. Маленькие, словно из кукольного набора чашечки, отливавшие темно-зеленым перламутровым цветом, вернули обоих в те сказочные времена, когда они только встретились, и впереди лежал огромный и доброжелательный мир. Увы, тогда сказка быстро закончилась, и началась страшная, опустошительная война. Но сегодня два человека снова переживали счастье той встречи, забыв о заботах и тревогах.

Юта придерживалась старой кофейной школы, отрицая все, кроме воды и собственно кофе. Даже сахар считался недопустимо радикальным дополнением. Иван, иногда открывающий в себе зачатки эстета-экспериментатора, обычно добавлял мед, сливки, щепотку корицы и каплю бальзама из трав на коньяке. Обычно оба беззлобно посмеивались над таким различием вкусов, но не в этот раз. Атмосфера вечерней посиделки под неярким светом одинокого плафона была слишком волшебной.

— Я хотела спросить… — несмело сказала Ютта. — А что было дальше? Ты никогда не рассказывал, как сумел встроиться… устроиться?.. В общем, стать своим в Европе.