В. Бирюк - Фанфики

— Хе-хе. Пошутили, поглядели. Но больше двух гривен за штуку… не, дорого.

Картинка не помогла — мой рекламный ход покупателя не убедил. Только и я здесь не… полиграфией занимаюсь.

Вытаскиваю из кармана плотно смотанные вчерашние повилы и выкладываю их на стол. «Засадник» морщит лоб, узнаёт. А я отвечаю старшему из купцов:

— Есть старое русское торговое правило: «пощупать воз не вредно». А вы-то ещё толком наш товар и не щупали. Есть другое старое русское торговое правило: «за погляд — денег не берут». И ты, славный купец смоленский, можешь бесплатно, то есть даром, посмотреть на то, как сотоварищи твои… воз щупать будут. Мы люди не жадные — за «щуп» денег тоже не возьмём. Да только попусту время тратить — нам не интересно. Всем понятно? Товар тот трогать будет, кто купит у нас оставшееся полотно. Сколько там? Вот, 63 штуки полотна. По 4 гривны за штуку. Думайте. Но — недолго.

Инновирую на ровном месте: нормально-то наоборот, товар всегда сперва смотрят, а потом решают — купить или нет. Вопрос простой: что считать «товаром», а что… «сопутствующей услугой»? Про наше полотно они и так уже всё знают…

Внезапно встаёт третий из купцов. До сих пор он молча сидел в углу с мрачным выражением. Как-то его два… нет, уже три стаканчика не развеселили.

— Беру. Прошлой осенью, когда я с похода задержался, да казначею долг вовремя отдать не смог, он мою жёнку к себе затянул. Сиськи ей до крови жал. Она и по сю пору… чуть тронь — как чумная становится. Теперича — мой черёд. Давай по рукам.

— Только учти, дядя: она у меня в закладе оставлена. Ломать, портить, какое худо-лихо… «до крови жать»… нельзя.

Дядя улыбается в ответ. Наверное, так улыбались советские партизаны-подрывники, укладывая мину под железнодорожную колею на временно оккупированной территории.

— Постой. Я в доле. Когда ж такой случай ещё случится! Чтобы саму казначейшу… Ну, чтобы рубаху на ней… пощупать. (Это влезает самый молодой — «засадник». Умён: именно что — «рубаху»).

— О-ох… Ну, лады. Поровну на три части. Полотно с таких-то… люлей… да уж… не залежится.

Третий, самый старший из купцов, хлопает Николая по подставленной ладони, процарапывает автограф под уже готовым рядом и, подтянув штаны и утерев бороду, отправляется вслед за своими партнёрами в соседнюю комнату.

Там раздаётся пара повествовательных реплик, вскрик, какая-то возня. Что-то падает. Ещё что-то падает и бьётся.

— Э-эх. Горшков пара была. Но… ерунда! А вот ты, Иван Акимыч, эт да! Уел на ровном месте. Я-то думал — всю жизнь на торгу провёл, всякое торговое дело знаю. Но чтобы вот так! Светоч ты, Ваня! Как ты говоришь: «учиться, учиться и учиться»!

Николай прав. Весь труд десятков крестьян по возделыванию льна за целый год, бесконечный труд крестьянок в тёмных, вонючих избах, прявших нитку, труды ткачей, собравших нить в полотно, забота возчиков, лодочников, моих людей… Изнурительные интеллектуальные и моральные усилия Николая по продвижению товара на местный рынок… Вот это всё — и столько же мой труд за сегодняшнее утро, чтобы подставить чего-то, что там, в Тамбове, не запомнили, в нужное время в нужной упаковке. Две гривны в цене — мои, две — от всех остальных.

У «трактористов» выгода от продажи их красочного календаря состояла в росте продаж на 6–8%, у меня — все 100 %. Очень эффективно получилось.

В соседней комнате снова что-то падает, кто-то негромко матерится. Потом раздаются шлепки чем-то голым по чему-то голому. Чьим-то по чьему-то.

— Чего-то они там, а Николай? Аплодируют? В «ладушки» играются?

Николай поднимается с места, заглядывает внутрь, потом, прикрыв дверь, возвращается на место и завистливо вздыхает:

— Эх… Я бы тоже… поигрался. Слушай, боярич, у нас ещё три ведра скипидара непроданных осталась. А? Может, я скипидарщиков позову? Намажем где-нить… А?

— Да нет, вот если бы мёд продавали… А покупателям слизывать предложили.

— Во! Точно! Идея! Но… мёда нет.

Наверное, мне следовало бы проявить сострадание к попавшей в положение «лицо фирмы» казначейше. Но… не сострадается. Хотя… если бы она вчера не отбила бы столь эффективно своей «благодарностью» всякий интерес… А так мне… Как Михаилу Юрьевичу:

И дело даже не в моей «высокой цели», которая «всё спишет».

О здешней детской смертности из-за отсутствия «белых изб» — я старательно не думаю. Просто потому что об этом нельзя думать, нельзя пускать эту картинку на передний план сознания. Иначе — депресняк от несоразмерности громадности необходимого и малости сделанного. До цели так… далеко, что хочется немедленно повеситься. Не осилю, не представимо…

Или кинуться, визжа от ненависти, на каждого, кто кажется препятствием. Вот на этих купцов, к примеру: а почему они денег мне даром не отдали? Я же ведь за народ, за светлое будущее! А им, почему-то, товар нужен…

А с казначейшей… Где грань? В некоторых исламских странах, женщина вышедшая на улицу с отрытым лицом — преступница и развратница. Женщина в мини, почти всегда в русской истории — аналогично. Женщина с открытой грудью — то аристократка, то шлюха.

Я не сделал ничего непристойного с её одеждой даже по меркам «Святой Руси». А если у аборигенов от 5–6 номера текут слюнки и вышибает мозги… Я же не империалист какой-нибудь, что бы препятствовать слюноотделению русского народа.

Интересно, что случилось дальше у «Тамбовской казначейши»? Чтобы предвидеть «потом» — нужно знать «прежде».

Её, похоже, лет 20. Выиграл её в карты у мужа тридцатилетний штабс-ротмистр:

Внезапно оказаться содержанкой такого человека… — совсем иное дело, нежели кокетничать с ним через окно дома законного мужа, изображая домашние заботы в форме вязания чулка, но в парадном платье.

Любопытство, вероятно, было вполне удовлетворено в первую же ночь. А вот дальше… Конечно, ротмистр мог мгновенно полностью перемениться, получить наследство, выйти в отставку, обвенчаться со своевременно овдовевшей казначейшей. А она, оставив своё «любопытство» и «капризы» стала бы домоседкой.