Алексей Кулаков - Наследник (СИ)

— Тсс!

И медленно его закрыл, повинуясь прижатому к детским пухлым губам пальчику, дополненному затем отрицательным покачиванием головы. Мальчик довольно кивнул, затем подошел к широким резным перилам, за которыми начинался внутренний двор Александровского кремля, и медленно–медленно вздохнул. Чуть–чуть потряс головой, словно прогоняя подступившую дурноту, или там головокружение, положил обе руки на дубовую плаху–балясину перед собой — и надолго замер живым изваянием. Шевельнулся он всего один раз — когда рядом с ним на каменные плитки упала шапка, а мужской голос тихо прогудел:

— Не стоит ножки свои студить, царевич. И вот еще.

На узкие детские плечи лег толстый и грубый кафтан, укрывший Дмитрия от тоненькой шеи и до ног. Так они и встретили первую полоску рассвета: стражник без шапки и в исподней рубахе, внимательно поглядывающий перед собой и по сторонам, и юный наследник престола Московского, буквально утопающий во взрослой одежке…

Уже близился посад Москвы, когда навстречу полусотне постельничих сторожей [4] Дворцовая стража, управлялась Постельничим приказом, отвечала за личную безопасность царя и его семьи. и охраняемому ею крытому возку вымахнул одинокий всадник. Подлетел, твердой рукой осадив гнедого жеребца–трехлетку, почтительно поприветствовал предводителя маленького, но вполне грозного воинства, перекинулся парой–тройкой веселых фраз с десятком знакомцев, после чего и пристроился на обочину, поближе к середине растянувшейся колонны. Не один. Увидеть друзей–приятелей он мог и попозже, а вот переговорить с младшим братом требовалось как можно быстрее, пока не набежали… гхе, всякие. Прямо на конях они приобнялись, после чего москвич недовольно попенял:

— Я уж думал, завтра будете. Поздорову, Егорка!

— И тебе здравствовать, Спиридон. Как семья, все ли живы–здоровы?

Родственник вопрос понял правильно, в трех словах успокоив младшенького — большой московский пожар обошел стороной дружное семейство Колычевых. Совсем без убытков, понятное дело, не обошлось, но это все так, мелочи жизни. Оглянувшись по сторонам, старший брат понизил голос и подъехал поближе:

— Ты за свою долю хлеба ни с кем не сговаривался? Или уже?

Родич непроизвольно вспомнил амбар, в котором три брата хранили годовой запас ржи и пшеницы, и коротко дернул головой:

— Нет.

— От и хорошо, от и славно!..

Облегченно вздохнув и расслабившись, Спиридон пояснил свою мысль:

— В городе опосля пожара глад начался. Пуд зерна уже втрое от старой цены стоит, да и тот долго у торговцев не залеживается. Свое да братца Филофейки я вдвое от прежней цены продал — сглупил, чего уж там!.. Так хоть на твоем зерне отыграюсь. Еще сенцо хорошо пристроил, тут уж своего не упустил, хе–хе!

Увидев, как нахмурился и налился недовольством брат, глава семьи снисходительно пояснил свои действия:

— Не боись, Егорий! Я уж весточку до Тулы послал, чтобы дядька нам припасов накупил. По старой цене, само собой! Так что все свое вернем и в большом прибытке будем.

— Вот сразу бы так и говорил, а то…

Собеседников обогнал всадник в черных иноземных одеждах, тут же заинтересовав своей особой старшего брата.

— Ого, а лекаришка–то не совсем безнадежен! Неужто весь путь от Александровской слободы в седле проделал?

— Ну, так–то ему по чину полагается место рядом с царевичем. Только он всего единый день в возке и высидел — на следующее утро прямо с побудки коня себе просить стал. Вот так и доехал, потихоньку да полегоньку.

— Что–то он у вас квелый больно, хворает, что ли?

— Есть немного.

Спиридон задумчиво огладил русую бородку и опять подал жеребца поближе к брату, вымолвив едва ли не шепотом:

— Про царицу слыхал?

— Уж пять дней тому.

— Что говорят?

Теперь уже Егор незаметно оглянулся по сторонам/

— Всякое поговаривают, брате. Одни говорят — сама богу душу отдала, другие… Гм, в это не верят.

— Да уж.

Братья синхронно сняли шапки и перекрестили грудь.

— Так что?.. Ну, не томи!

Спиридон некоторое время ехал молча.

— Сам знаешь, царица и до того хворала. А как случился пожар, так государь ее вместе с чадами и челядью в село Коломенское сразу и отправил. Подале от московских страстей. Вот там в един день и преставилась.

Всадники опять перекрестились, на сей раз обойдясь и без снятия своих отороченных мехом шапок.

— Захарьины—Юрьевы сразу воду мутить стали, чуть ли не в открытую кричать про злой умысел, порчу лиходейную да отраву. Другие выжидают, как государь решит, ну и гадают, на кого он опалу свою наложит. А иные бояре и вовсе почти сразу после похорон начали такие разговоры вести, что надобно бы великому князю подумать о новой царице. Мол, негоже ему вдовцом жить, да и детям его должный пригляд нужен, а людишки с митрополичьего двора те же слова и простому люду толкуют.

— Ишь ты!

— Государь–то во время пожара своими руками горячие уголья разметывал да бояр думных к тому же понуждал. Говорят, народу спас — видимо–невидимо. А как узнал весть черную, так прямо с лица спал. На похоронах убивался сильно, плакал…

— И?..

Старший Колычев неопределенно пожал широкими плечами:

— Как вернулся с Вознесенского монастыря [5] Место упокоения жен Московских князей. , так и затворился в своих покоях. Шестой день никого до себя не допускает.

— Да, дела. Что–то теперь будет?

Мимо, скрипя и нещадно покачиваясь на дорожных ухабах и кочках, проехал украшенный росписями и резьбой по дереву возок царевича.

— Про матушку–то знает?

— Ага, ищи дураков!.. Ну как с ним от такой вести сызнова чего дурного приключится? Только–только на ноги встал. Нет уж, пускай кто другой своей головой рискует.

— И то верно.

Пока братья разговаривали, возок и его охрана миновали не очень пострадавший от огненного несчастья посад и углубились в саму Москву. Дворцовые стражи тут же прекратили свои разговоры и стали хмуро смотреть по сторонам, подолгу разглядывая выжженные до земли остовы домов с провалами погребов и подполья, а также груды закопченных камней (или кирпичей) на месте печек. Чем дальше они ехали, тем меньше становилось неряшливых штабелей из обугленных досок и бревен и заметно больше мастерового люда, расчищающего пожарища под строительство новых изб и подворий. Всюду виднелись вереницы погорельцев, тянущихся из города прочь, и доносился звонкий перестук плотницких топоров — город, как сказочная птица Феникс, возрождался из теплого еще пепла. Да он и не умирал, если разобраться, — ведь жизнь, несмотря ни на что, продолжалась… До самых стен Московского кремля родичи молчали, и только у Никольской башни младший брат тяжело вздохнул и еще раз перекрестился на икону Николы Чудотворца, расположенную поверх воротной арки.