Dmitrii Kazakov - Черное знамя

— И запомните — пропагаааанда наиболее эффективна, когда она идет не напрямую, в этом ее главный секрет. Проникнуть внутрь человека, над которым требуется установить контроль, так, чтобы он даже не заметил, что в него хотят проникнуть. Скрыть цели воздействия, спрятааать! — последнее слово Штилер произнес драматическим шепотом. — Это всем понятно, я надеюсь?

Несообразительных не нашлось.

— Тогда завтра в это же время жду вас здесь, — сказал вождь пропаганды приказным тоном. — Каждый должен предоставить соображения по работе его отдела, с чего начать, и так даааалее. Вперед, за дело, товарищи!

28-29 сентября 1938 г.

Казань — Нижний Новгород

Гудок машины за окном прозвучал через пять минут после того, как Олег закончил собирать вещи.

Он окинул взглядом квартиру — так и не успел убраться, всюду лежит пыль, и на ковре, и на шкафах, и на развешенных по стенам фотографиях, вот он сам, стоит, обнимая за плечи жену, это они в Геленджике летом тридцать первого, тогда удалось взять отпуск, чуть ли не единственный раз за все время работы в министерстве, вон сын, маленький, на велосипеде, постарше, в гимназической форме, и совсем уже мужчина, в военной, в парадном мундире Александровского военного училища…

Нет, не смотреть! Не смотреть!

Сердце заныло, Олег отвернулся, мелькнула мысль, что эти фотографии — все, что осталось у него от прежней, более-менее нормальной жизни, которая закончилась… когда же она закончилась?

Он даже не заметил момента, когда это произошло.

Наверное, не в мае этого года, там случился лишь финал, к которому все шло долгие годы… Вместо сына теперь лишь крест на Арском кладбище, а он, отец, даже не смог попасть на похороны, поскольку сам в тот момент находился на грани жизни и смерти, мало отличался от трупа…

Стыд обварил лицо словно кипятком… надо будет, вернувшись из Нижнего, съездить на кладбище.

Вместо жены… только память, хотя Анна живет здесь, в Казани, он даже знает адрес.

Квартира Антона Лисицына, бывшего коллеги по отелу общей пропаганды, бывшего приятеля, ее нового мужа.

Олег всегда считал, что помнить — это хорошо, это полезно, очень помогает в работе, и только недавно осознал, что помнить бывает очень больно, куда больнее, чем даже страдать от ран, что большинство людей наслаждаются анестезией забвения, а вот он подобной возможности лишен.

Идеальная память… подарок судьбы или проклятие?

Но надо идти, а то недолго и на поезд опоздать.

Он выкрутил радио, бодро напевавшее «Как-то раз решили самураи перейти границу у реки!», песню времен войны с японцами, подхватил чемодан — тяжелый, зараза — и зашагал к двери. На лестнице столкнулся с соседкой сверху, женой генерала Николая Кончица, наверняка пребывавшего ныне в «служебной командировке» кивнул ей, но женщина шарахнулась к стене, проскочила мимо, сторонясь Олега, точно зачумленного.

Понятно… черная машина у подъезда.

На улице лило всерьез, капли лупили по лужам, шлепали по не облетевшим еще со старого клена листьям, со стороны сточной трубы доносилось монотонное журчание. Автомобиль, длинный и блестящий, точно лакированный «Рено», замер поодаль, рядом ним истуканом застыл водитель в черном, подпоясанном плаще, перчатках и фуражке.

Падавший из окон свет бликами ложился на черную кожу, играл на погонах и кокарде.

— Позвольте, я помогу, — чемодан оказался буквально вырван из пальцев Олега, хищно клацнул замок багажника. — Присаживайтесь, вот сюда, мигом вас доставлю, не сомневайтесь.

Одинцов взгромоздился на заднее сиденье, глухо взревел мотор, и «Рено» плавно сдвинулся с места.

Они вывернули со двора на проспект Дружбы Народов, набрали скорость, и Олег прикрыл глаза. Мягкое сидение, равномерное покачивание, гул двигателя — от всего этого его потянуло в дремоту, очень захотелось прилечь.

Целый день прошел в суете, с помощью Степанова и коллег по специальному сектору рылись в его архивах, искали хоть что-то, имеющее отношение к российскому Ордену Света или Ордену Розенкрейцеров. Обнаружили на удивление мало, несколько упоминаний в допросах середины двадцатых годов, когда полиция Январской республики расследовала деятельность «монархического центра» в Москве.

Мистики тогда интересовали следователей меньше всего, охота шла на активных деятелей подполья, нацеленного на реставрацию Романовых. Тех, кто казался повернутым на всякого рода оккультных идеях, быстро отпускали, особенно в этом направлении не копали, и неудивительно, что сегодняшняя добыча оказалась скудной.

С полдюжины фамилий, люди неизвестные, кто-то наверняка умер, кто-то переехал.

Но это уже забота Голубова — отыскать тех, кто упомянут в старых протоколах, и побеседовать с каждым.

— Вот мы и прибыли, — сказал водитель. — Позвольте, я помогу вам до вагона дойти.

Олег и вправду, похоже, задремал, выключился на какое-то время, не могли же они доехать за пять минут?

— Да, конечно, — пробормотал он, поднимая воротник плаща.

Дождь усилился, лупил почти как летний ливень, струйки стекали с полей шляпы, под туфлями хлюпало.

Западный вокзал наряду с Восточным построили два года назад на противоположных концах Казани, чтобы разгрузить и ликвидировать старый, расположенный в самом центре новой столицы.

Сейчас он сиял в ночи огнями, точно плывущий через сырой мрак огромный корабль. Горел циферблат огромных часов, показывая одиннадцать часов тридцать три минуты, прятались в темноте украшающие крышу фигуры крестьянина и рабочего, инженера и солдата… евразийских тружеников.

Когда они очутились под крышей, Олег вздохнул с облегчением.

Клацнули, закрывшись, за спиной застекленные двери, под ногами оказались серые прямоугольные плитки. Жандарм из железнодорожных, стоявший у стены, под мозаичным панно, что изображало Огневского на трибуне, с открытым ртом и гневно выброшенным вверх кулаком, глянул в сторону вновь вошедших, но тут же отвернулся.

Увидел, кто тащит чемодан неприметного господина с палочкой.

В самом центре здания вокзала, под куполом, располагалась большая группа парней лет семнадцати-восемнадцати — сваленные в кучу рюкзаки, гитара поверх них, нетерпеливые, радостные взгляды, искренние улыбки, взрывы хохота.

Группа трудовой повинности… на полгода эти юнцы уедут далеко от дома, куда-нибудь, где идет большая стройка, туда, где нужны крепкие руки, скорее всего на восток, где продолжается освоение огромных, почти еще диких земель, тянутся дороги, растут промышленные комбинаты и города.

«Крепить чувство народного товарищества и развивать евразийский дух» — как сказано в соответствующем указе.