Dmitrii Kazakov - Черное знамя

— Что, не согласны? — Бульбаш, должно быть, заметил удивление на лице собеседника. — Конечно, есть вождь, министры всякие, Земский Собор, партия, но все это не государство, а некие его отражения, не самые совершенные, со своими интересами, ну, не самыми возвышенными.

«Везет мне в последнее время на философов» — подумал Олег, вспоминая чиновника из отдела личного состава «Наследия».

— Поэтому пользу можно принести только народу, тому, к которому принадлежишь… — сотник на мгновение отвлекся, поскольку из дома, куда вошли «опричники», донеслись треск и грохот, женский взвизг и одинокий выстрел. — Ага, дело пошло, сейчас посмотрим, что там… Нашему народу, единственному, что славянский по языку и расе, но при этом евразийский, туранский по духу.

Бульбаш, несмотря на фамилию, причислял себя к великороссам.

И начав говорить откровенно, совсем не канонически, он вспомнил, похоже, об осторожности и закончил цитатой из «Наследия Чингисхана», спрятался за ней, как давешняя учительница — за приказ министерства мировоззрения.

Да уж, в той фикции, воплощенной идее, что построена на обломках Российской империи и Январской республики, можно найти достаточное количество таких вот «раковин» на все случаи жизни, чтобы укрыться от кого угодно, от начальника и полицейского, от друга или родственника, жены или сына…

Олег пожалел, что отказался от сигареты.

Шум в доме тем временем затих, и вскоре на крыльцо вышел жандарм в мундире десятника.

— Понятное дело, можно идти, — сказал сотник. — Держитесь за мной, хорошо?

В подъезде пахло сырым деревом, гнилью и подгоревшей кашей, из-под ног с шипением метнулась кошка. Охранявшие дверь квартиры на втором этаже «опричники» вытянулись при виде начальства, Бульбаш небрежно им кивнул.

В прихожей лицом к стене стояли женщина на четвертом десятке, облаченная в цветастый халат, и рядом с ней — мальчишка лет десяти.

— Кто такие? — спросил сотник. — И кто стрелял, кстати?

— Жена и сын, — отрапортовал десятник. — Курок спустил Пономарев, для испуга. Сопротивления оказано не было.

— Это хорошо, — проходя мимо мальчишки, Бульбаш похлопал его по плечу рукой в перчатке, отчего пацан гадливо дернулся. — Так, где там наш гражданин Павлов?

Хозяин квартиры сидел у круглого стола, руки его были скованы за спиной, рубаха разорвана, на лице запеклась кровь. А по комнатам деловито ходили жандармы, вытаскивали ящики из шкафов, вскрывали сундуки, простукивали стены, на полу росла гора разнообразных вещей.

— Ну что, сам во всем сознаешься или как? — спросил сотник.

Инженер молчал, лишь подрагивали крылья его длинного, породистого носа.

— Молчать вздумал, — Бульбаш покачал головой, и резко, почти без замаха ударил хозяина квартиры по лицу.

Хрустнуло, кровь брызнула на обои, Олег от неожиданности вздрогнул.

Человек, только что размышлявший о возвышенном, об идеях и абстракциях, пустил в ход кулаки, точно обычный громила! И это даже хорошо, напомнил, что он из Народной дружины, из мерзкой кодлы Хана, где могут попадаться умные и интересные люди… но невозможно встретить добрых и порядочных.

— Все равно ведь заговоришь, — сотник даже не повысил голоса, для него это был обычный рабочий момент. — Так, уведите этого молчуна, а вы, статский советник, посмотрите, что тут может быть особой уликой.

Олег никогда в жизни не думал, что будет участвовать в обыске, рыться в чужих вещах.

Дрожью в руках отдалось чувство гадливости, какое бывает, когда вляпаешься ботинком в собачье дерьмо, разве что чувство необычайно сильное, ведь на этот раз он вступил в дерьмо всей душой.

— Я посмотрю, — эти два слова выдавил через сжатые зубы.

Павлова увели, один из жандармов принялся снимать со стены фотографии, с хрустом выдирать их из рамок.

Олег присел на корточки около кучи вещей, задержал дыхание, словно оказался рядом с выгребной ямой, напряг память — что там было такого в делах, связанных с розенкрейцерами? Священные предметы, книги, что-то еще…

Первой ему попалась зеленая шелковая лента с черной каймой.

Для профана это вещь выглядит как обычный шарф, еще и не больно красивый. Посвященный же видит часть ритуального облачения, символ «астральной сознательности», хотя совершенно непонятно, что это за штука такая.

Из письменного стола в числе прочих украшений извлекли перстень, явно мужской, с крестом из розовых камней. На кухне, за навесным шкафчиком, обнаружили тайник, где хранились «книги» — переплетенные стопки листов писчей бумаги, плотно заполненных машинописью.

Одна была озаглавлена «Легенды», другая — «Ритуалы».

— О, ничего себе, а ведь инженер, не какой-то там свихнувшийся от пьянства поп, — проговорил Бульбаш, беря в руки «Ритуалы». — Так, что тут… а, Великая Мистерия Стихий. Благословение присутствующих… Великое Заклинание Владыки Телема… что за Телем такой? Великий Телем, Духо-Материя проявленной Вселенной! Твоя стихия объемлет необъятные бездны Мироздания и пребывает во мне, ибо Вселенная и я — едины!.. Ну и муть, кошмар.

Олег промолчал, распрямился, чувствуя себя таким усталым, словно не один час ворочал бревна или грузил мешки с цементом.

— А что за перстенек? — спросил сотник, поднимая украшение, поворачивая так и сяк, чтобы тусклый свет, падающий от окна, играл на кресте из драгоценных камней. — Красивая штучка.

— Символ высокой степени посвящения, — отозвался Олег.

Нечто подобное было в описи вещей, взятых при одном из московских розенкрейцеров более десяти лет назад, а потом кратко упоминалось в протоколе допроса… следователя безделушка интересовала мало, как и связанные с ней верования задержанного, он больше налегал на склад оружия где-то на Сретенке и на знакомства хозяина перстня среди офицеров гарнизона.

— Поройтесь тут как следует, может, отыщете что-нибудь еще, — распорядился Бульбаш. — Ну а нам пора ехать.

— Вы отвезете меня в гостиницу? — спросил Олег.

Сотник покачал головой:

— Нет. Приказ таков — вы должны присутствовать на всех следственных мероприятиях. Поэтому сейчас мы вернемся в управление, где надо будет разговорить нашего молчаливого друга. Понятное дело.

Когда проходили через прихожую, женщина и мальчишка все так же стояли у стены — она всхлипывала, сотрясаясь всем телом, он же молчал, лишь угрюмо, искоса посверкивал глазенками.

— Что с ними будет? — поинтересовался Олег уже на лестнице.

— Да ничего, — Бульбаш махнул рукой. — Кому они интересны? Пусть живут как хотят. Конечно, если выяснится, что дура-баба тоже причастна к разным делам, то ее тоже взять придется, но это пока неясно.

Дождь показался более холодным, чем полчаса назад, туман будто стал гуще.