Dmitrii Kazakov - Черное знамя

— Нет, спасибо. Не надо.

Они выбрались на Истикляль, вот и англиканская церковь.

Олег тяжело спрыгнул с повозки, на миг ему показалось, что лишившиеся обычной силы ноги не выдержат, согнутся, и он повалится на мостовую словно куль на радость всем зевакам.

— Э, осторожнее, — Энвер поддержал, не дал упасть.

Слушатели уже собрались, в их взглядах, обращенных на статского советника имперского министерства мировоззрения, читалось удивление — раньше всегда приходил с перерыва на обед вовремя, да и выглядит как-то странно, не как обычно.

— Прощу простить меня за опоздание, — сказал Олег, рядом привычно забубнил переводчик. — Мне кажется, что имеет смысл изменить тему… Вы получили представление о достаточном количестве инструментов, необходимых пропагандисту, вы знаете теперь, как писать статьи, сочинять лозунги, работать с листовками и плакатами, как выступать перед аудиторией… — он сделал паузу, давая Энверу закончить фразу; изумления в темных глазах турецких агитаторов стало больше. — Да, у вас впереди курс по евразийской идеологии и ее практическому применению, его проведет специально обученный человек, мне же хотелось вспомнить Чингисхана, а точнее моральные принципы, на которых было построено его государство, те идеи, на которых создается новая Российская империя, и которые лягут, я надеюсь, в основу новой Турецкой республики…

Надо дать им понять, что никто не посягает на независимость созданного Ататюрком государства.

— Основа этой системы — нравственные требования, которые великий завоеватель применял к своим подчиненным, те качества, по каким он выбирал соратников. Их не так много, и главные среди них это верность и стойкость, а наиболее презираемые, если можно так сказать, отвергаемые — предательство и трусость.

Новая пауза.

— Перед нами шкала координат, на которой можно с легкостью разместить всех людей, поделить их на две категории… — Олег говорил спокойно и убежденно — пусть он немного не довел курс до конца, главное он успел сделать, он заложил основу, а сейчас наполнит ее неким моральным смыслом.

Если получится и это, то можно смело лететь домой, попытаться успеть на похороны. Посмотреть, как в землю опустят то, что еще недавно было сильным и красивым юношей, офицером, его сыном.

А потом… увидим.

— Для одних материальное благополучие и безопасность выше их личного достоинства и чести, и поэтому они способны на предательство, не считают его чем-то для себя невозможным. Другие, и встречаются они гораздо реже…

Пол под ногами вздрогнул, Олег осекся, услышал недоуменный вскрик.

Затем его ударило в лицо, отшвырнуло в сторону, голову заполнил тяжелый гул, перед глазами потемнело.

Поднял веки он, как показалось в первый момент, через мгновение, но обнаружил себя лежащим. Хотя вокруг все плыло и кружилось, сумел разобрать, что аудитория перестала существовать, что он валяется рядом с огрызком стены, а дальше, в каком-то метре, виднеется мостовая Истикляля.

Клубилась каменная крошка, а меж обломков и осколков виднелись изломанные окровавленные тела. Вдали истошно, на одной ноте, визжала женщина, и этот звук вбуравливался в мозг, причинял жуткую боль.

— Что?.. — вместе с горячими брызгами сумел выхаркнуть Олег, почувствовал вкус крови.

Но боль усилилась, стало ясно, что разламывается голова, спину будто поджаривают на гриле, и еще какой-то непорядок с ногами. Но что именно не так, он сообразить не смог, накатила черная волна, накрыла его подобно ватному колючему одеялу и уволокла за собой в пустоту, где нет ничего, ни горя, ни страдания, ни страха.

10 октября 1938 г.

Казань

За то время, что Олег провел вдали от столицы, приемная министра мировоззрения совершенно не изменилась.

Те же картины на стенах, со вкусом подобранная маленькая коллекция «малых голландцев», те же мраморные статуи в углах, и не новоделы, а настоящие, привезенные из Греции — Пан, играющий на свирели, смотрящаяся в зеркало нимфа с отбитой рукой, Арес в конегривом шлеме.

— Шеф занят пока, придется немного подождать, — сказал Покровский, протягивая ладонь для пожатия. — Ты как, тут посидишь, или, может быть, пойдешь к нам, по чашечке кофе выпьем?

В приемной находился только дежурный адъютант, дверь прямо открывалась в логово самого Паука, а та, что располагалась справа, напротив огромных, во всю стену окон, вела в личный отдел министра, где сидели секретари, стенографисты, офицеры связи от военного и морского министерств.

— Хм… лучше тут, — сказал Олег.

Видеться с людьми, с которыми когда-то работал, не хотелось.

— Ну, как знаешь, — Покровский привычным движением поправил очки. — Как рана? Здоровье в целом?

— Нормально.

Пуля из пистолета «опричника» оставила шрам, тот подживал, не доставляя особого беспокойства, разве что мешал бриться. Приступы головной боли Олега не посещали с того дня, спина не тревожила, ходил он спокойно и легко, и палку едва не забыл в квартире у Шульгина.

Так, если глядеть со стороны, можно было сказать, что все хорошо.

Вот только он смотрел на себя не со стороны.

— Приятно слышать. Думаю, что еще увидимся, — секретарь министра коротко кивнул, после чего исчез за дверью личного отдела.

А Олег прошел к окну, туда, где занавеска была отдернута.

Внизу, за стеклом лежала площадь Евразии, скользили машины, ходили люди, и надо всем этим, заключив столицу в холодные объятия, бушевала белая мгла первой в этом году, очень ранней метели. От порывов ветра дрожали оконные рамы, снежные столбы гуляли по мостовой, сшибаясь и рассыпаясь, чтобы заново возникнуть на другом месте.

Нечто подобное царило и у Одинцова в душе.

Мучительный хаос, ледяное, бешеное, ядовитое клокотание.

На похороны Анны Олег не попал, не мог уехать из Нижнего Новгорода вплоть до вчерашнего дня. Узнал только, где ее похоронили — выяснилось, что на Арском кладбище, рядом с сыном — и съездил туда сегодня утром, чтобы постоять рядом со свежей могилой, положить на нее несколько гвоздик, постоять еще, пытаясь найти в душе какие-то слова, обычные или молитву, и не отыскав ничего.

Душу тяготила даже не тоска, а желание покончить со всем этим раз и навсегда.

Лечь рядом с женой, укрыться одеялом из холодной, промерзшей земли, уснуть и никогда не проснуться…

— Не стооит так переживать, — голос Штилера заставил вздрогнуть, Олег обернулся.

Министр стоял на пороге своего кабинета, спокойный, улыбающийся, а рядом с ним мрачно сопел могучий, высоколобый мужик с зачесанными назад густыми волосами, и багровое лицо его говорило о высшей степени волнения.

— Но Иван Иванович, это ведь невозможно! — воскликнул он. — Весь процесс…