Евгений Беляков - Вызов небесам

Закончились последние летние дни, и настало время приступать к учебе. Чтобы не разлучать кесаревскую компанию, всех восьмерых записали в один класс, тот же самый, кстати, в котором учился и Гриша. Перед первым сентября юный Безлепкин расписывал приятелям достоинства своей школы и особенно любимых учителей.

- Математик наш — классный мужик! — восторженно говорил он. — Объясняет понятно, ни к кому не придирается, помогает, если что не поймешь, и даже голоса не повысит! Вот увидите! У него ребята-старшеклассники областные олимпиады выигрывают, даже сами научные работы пишут, у него самого ученая степень есть, его, говорят, даже в какой-то университет звали преподавать, а он отказался и все здесь с нами возится!

- Он тоже, что ли, натурист? — поинтересовался Боря.

- Вообще-то не совсем, в классе он одетый ходит, — ответил Гриша. — Но на наших натуристских мероприятиях я его тоже встречал, и в городской бане он часто бывает. Он говорил, что он убежденный либертарианец, это вроде партия такая существует, но кто они такие, я не знаю… А, ладно, сами скоро его увидите!

Традиционная праздничная линейка перед началом нового учебного года в этой школе, на взгляд Бори, выглядела весьма комично. Дети пришли кто в чем: одни в парадных костюмчиках с галстучками, другие в трусиках с маечками, а добрая половина — вообще без единой тряпицы на теле. Как ни странно, никого это здесь не смущало, да и одежда здешних учителей по меркам известных Боре школ была весьма легкомысленной. А вот цветов было море: здесь юные кедринцы ни на йоту не отступали от привычных российских традиций. Когда по завершении линейки галдящая орава ребятни ввалилась в школу и стала разбредаться по классам (никакой тебе раздевалки и сменной обуви, у многих и менять-то было нечего!), Боре стоило немалых усилий не потерять из виду спину Гриши, который и привел их к нужному кабинету. Поскольку новичков в классе оказался добрый десяток, началась неразбериха при занятии мест, но, в конце концов, стульев хватило всем. Боря оказался за одним столом с Катей, прямо перед ними уселись Алеша с Василидисом. Гриша занял место за самой первой партой.

Первым в расписании стоял урок алгебры. Учитель математики, которого накануне так расхваливал Гриша, оказался человеком лет сорока с мягкими интеллигентными манерами. Звали его Альберт Валентинович Тонков. Борю удивило, какими влюбленными глазами смотрели на него ученики. Возможно, чтобы определить уровень подготовки новичков, он сразу задал классу проверочную работу, сказав, что оценок ставить не будет, но просит показать все свои способности и всячески станет приветствовать оригинальность решения.

Борис хоть и не считал себя великим математиком, но предложенные задачи трудности для него не составили. У него хватало даже времени следить за действиями учителя. Альберт Валентинович ходил по классу заглядывал в тетрадки учеников, кому-то что-то тихонько подсказывал и (вот это уже необычно!) не забывал напоследок подбодрить ни одного из своих собеседников: кого одобрительно по плечу похлопает, кого по головке погладит, кому нежно волосы взъерошит. Словно он не урок сюда пришел давать, а просто без ума ото всех этих огольцов и юных барышень.

За передним столом нервно ерзал Гриша — что-то явно не получалось. Сердобольный Алеша, который, конечно, уже давно все решил и готов был помочь товарищу, безуспешно пытался обратить на себя его внимание, что, впрочем, было затруднительно сделать из-за спины. Математик заметил шевеление в правом ряду, но выговаривать не стал. Он подошел к гришиному столу и стал разбираться с неполучающейся задачей. Гриша слушал его подсказки, пытался что-то перерешить, но, похоже, все равно не получалось. Мальчик даже чуть покраснел от стыда, что не может решить такую простую задачку, по щеке его потекла слезинка. Вот тут Альберт Валентинович сделал такое, чего на памяти Бори ни разу не делал ни один учитель: он просто наклонился к Грише, притянул к себе голову мальчика и поцеловал его в щеку, слизнув губами ту самую слезинку. Видели бы вы, как сразу расцвел Гриша! Василидис обернулся к Боре, тоже почему-то улыбаясь во весь рот, и показал оттопыренный вверх палец.

Дальше математик перешел к столу, за которым сидели Алеша с Василидисом. Алеша показал ему свою тетрадку с решенными задачами, мужчина пробормотал слова одобрения, но смотрел почему-то не в тетрадку, а не отрывал глаз от алешиного лица. Алеша от смущения запунцовел и прикрыл глаза своими длиннющими ресницами. Математик встряхнул головой, словно отгоняя наваждение, и перевел взгляд на Василидиса. Тот протянул ему свою тетрадь, а сам почему-то поднялся из-за стола во весь рост, да еще и потянулся. Глаза мужчины расширились, став размером с плошки, он тоже почему-то покраснел, как только что Алеша. Василидис следил за ним своими хитрющими изумрудными глазами, вгоняя уже в совершеннейший ступор. Альберту Валентиновичу потребовалась добрая минута, чтобы выйти из этого состояния и вернуться к себе за учительский стол.

Праздничная атмосфера первого дня сменилась школьными буднями. Боря замечал, что учиться в этой школе гораздо комфортнее, чем в прежних его кесаревской и московской. Детьми здесь не помыкали, мелкие шалости спускали с рук, только драки старались останавливать и не допускали чьей-либо травли одноклассниками. Атмосфера города и школы затягивала и новичков, и, глядя на одноклассников, они стали помаленьку избавляться от одежды. Боря сперва удивился, когда встретил в школьном коридоре абсолютно голого Витю — своего московского дружка. Но вскоре и Толик перестал стесняться своих анатомических особенностей и выставил напоказ все свои четыре руки, чем произвел в школе огромный фурор. Сперва на него сбегались посмотреть даже из других классов, но постепенно отстали. Затем и Надя, боявшаяся некогда показаться голой перед мальчишками, взяла пример со своих новых школьных подруг и избавилась сперва от платья, а затем и от трусиков. Сам Боря продержался подольше, но наконец и он решил плюнуть на свои комплексы. Не урод же он в конце-то концов! Если так здесь принято, если даже хлипкий Гришка никого не стесняется, то зачем ему, Боря, скрывать от чужих взоров свое натренированное тело? К середине сентября только Дэви еще стеснялась раздеваться перед мальчишками, да стойкий Алеша продолжал ходить в школу при полном параде. Впрочем, здесь чужие убеждения уважали и над ним не смеяилсь. Дни становились холоднее, но закаленная кедринская детвора пока это игнорировала. Разве что малыши, которым казалось холодно на улице, нацепляли на себя какую-нибудь одежку, но и ее немедленно сбрасывали, едва очутившись в теплом классе.