Евгений Беляков - Вызов небесам

- Что вы нам сыграете, молодой человек? Ноты у вас с собой?

Ноты Акимовы, конечно, захватили. Олег Васильевич тут же извлек их из своего кейса. Толик уселся за рояль и только тут почувствовал себя в своей стихии. К своему главному в жизни экзамену он подготовил две сонаты Шопена, отрывок из концерта Моцарта для фортепьяно с оркестром, «Хорошо темперированный клавир» Баха, а в качестве изюминки — «Памяти великого художника», фортепьянное трио, написанное Чайковским. Жаль, конечно, что трио, а не дуэт, но партии двух фортепьяно Толик с успехом научился исполнять на одном инструменте.

Как только мальчик начал играть, музыкант утратил весь свой скепсис и дальше слушал, не отрываясь. Взгляд его был прикован к рукам мальчика. «Невозможно поверить, что это самоучка… А как слаженно действуют руки — многие мои ученики с двумя-то руками не в состоянии так справиться, как этот парень справляется с четырьмя! Но техника игры у него, конечно, очень самобытная… Трудно будет переучивать, да и жаль ломать, но придется. Хотя…» Такие мысли бродили в голове преподавателя, пока Толик, весь погруженный в игру, извлекал звуки из рояля.

Доиграв последние ноты, Толик вопросительно глянул на музыканта. Тот тоже молчал, стараясь подобрать нужные слова. Наконец, он заговорил, обращаясь к Олегу:

- Да, признаться, вы меня поразили… Беру обратно все свои слова относительно перспектив вашего мальчика. Он, без сомнения, станет прекрасным пианистом, но… только одним из. Талант у него, похоже, выдающийся, техника игры отличная, но уж слишком своеобразная. Если его переучивать, он многое потеряет, да и не умеют наши преподаватели ставить игру в четыре руки… как-то пока надобности не возникало. А руки ему ставить все равно придется, без этого до самых вершин мастерства не подняться. Жаль будет, если мы в чем-то ошибемся и в итоге потеряем такой феномен… Но у меня есть другое предложение. Существует инструмент, при игре на котором двух рук категорически не хватает. Я, разумеется, имею в виду орган. Вот там ваш Толик сможет стать величайшим музыкантом всех времен, единственным в своем роде… Я понимаю, органов даже в Москве очень мало, доступ к ним непрост, но ради такого феномена я готов задействовать все свои связи! А они, поверьте, в музыкальном мире немалые… Ну как, согласны на такую замену?

Олег Васильевич кивнул на Толика:

- Пусть он решает.

- Соглашайся, малыш! — обратился музыкант теперь уже к мальчику. — Тебе когда-нибудь доводилось слышать орган? Нет? Жаль, очень жаль. Поверь мне, это что-то фантастическое, словами этого не передать. Ты прекрасно сыграл сейчас Иоганна Себастьяна Баха, мне очень понравилось, но ведь большую часть своих произведений он писал отнюдь не для фортепьяно. А именно для органа… И так, как сможешь сыграть ты, их не сыграет больше никто в мире. Поверь мне, это просто грех — зарывать в землю такой талант.

Толик беспомощно оглянулся на отца:

- Я согласен, конечно, но… но как же быть с Дэви? Мы же хотели вместе выступать с ней на концертах! А орган… на нем же на таких концертах не играют…

- А кто такая Дэви? — тихонько спросил музыкант Акимова-старшего.

- Моя дочь, — ответил тот, — они у меня с Толиком от разных матерей. Она тоже музыкально очень одарена, только талант свой реализует в другой области. Она танцует. Мне хотелось бы отдать Дэви в балетную школу.

- Простите за бестактный вопрос, а она, случаем, у вас тоже… — музыкант тайком показал на руки Толика.

- Да, у нее тоже четыре руки, — понял невысказанный вопрос Олег. — Наверное, это у меня такой сбой в генах произошел, что только четверорукие дети рождаются…

- Если они все такие талантливые, то лучше рожайте еще, — пошутил музыкант, — мировая культура будет вам очень признательна! А если серьезно, ваши намерения в отношении дочери очень похвальны, но… в балет ее вряд ли возьмут, какой бы гениальной она ни была. Понимаете, там тоже свои установившиеся стандарты, даже еще более жесткие, чем в музыкальном искусстве. Две ее лишние руки в классическом танце будут абсолютно не к месту. А знаете что? Лучше отдайте ее в школу современного танца, такие есть теперь и в Москве. Хореография там куда более свободная, любые творческие изыски только приветствуются, там талант вашей дочери сумеют раскрыть на все сто процентов. Если хотите, я подыщу вам хорошую школу.

- Буду премного благодарен, — склонил голову Акимов и обратился к сыну:

- Толик, относительно концертов ты ошибаешься, в лучших концертных залах мира обязательно стоят и органы. А вы ведь с Дэви хотите выступать именно в лучших залах, а не по клубам сельским гастролировать, разве не так? Соглашайся, а сестренку твою мы обязательно устроим в лучшую школу современного танца. Когда вы выучитесь, то сможете сами решать, где вам выступать и с какой программой.

- Ну, тогда… я согласен! — ответил Толик.

Через несколько дней участь Толика и Дэви Акимовых была решена: мальчика направили учиться к лучшему московскому преподавателю органа, а девочку отдали на обучение к хореографу — специалисту по современным и этническим танцам.

Хотя бабье лето давно закончилось, октябрь неожиданно одарил москвичей ясной и довольно теплой погодой. Довольны ей, впрочем, были не все. Василидис откровенно изнывал в разломовском особняке. В своем родном Кесареве в такие дни он всегда бродил по лесам, охотился, а в последние два года его неизменно тянуло на большое шоссе, где у него была возможность оторваться по полной программе. Сидение в четырех стенах его никогда не привлекало. Конечно, здесь у него была возможность забавляться с Сергеем, но… за полтора месяца мальчик исчерпал все свои фантазии, а его взрослый партнер так ни разу и не решился взять инициативу на себя. Может, не позволяли усвоенные в детстве моральные нормы, а может, само напряженное существование в роли крупного бизнесмена требовало хотя бы в личной жизни побыть не ведущим, а ведомым. Сергей был доброжелателен, неизменно заботлив, все еще смотрел на Василидиса влюбленными глазами, но в его обществе мальчику уже становилось скучно, ну, не привык он так долго общаться с одним и тем же человеком!

Василидис попытался немного разнообразить свои игры вовлечением в них Петра и Алеши, но потерпел полное фиаско. Петра они почему-то абсолютно не интересовали, он вообще с некоторых пор стал смотреть на Василидиса с усмешкой, словно старший на младшего, хотя никаких поводов к тому кроме грубого превосходства в силе никогда не имел. Алеша же, которого Василидис еще с кесаревских времен привык считать слабым и зависимым, неожиданно оказался крепким орешком. Да, там, в Кесареве, он покорно следовал за Владом и Корнеем, куда ни позовут, но они, как правило, были способны сотворить только обычные мальчишеские шалости, да и то не заставляли Алешу принимать в них активное участие. Василидису же смазливая алешина мордашка навевала мысли о совсем других развлечениях, тем паче, наблюдательный мальчик подметил, что Сергей, продолжая отдавать безусловное предпочтение ему, Василидису, все чаще и чаще начинает заглядываться и на своего официального сына. А и в самом деле… Раз повезло тебе родиться на свет таким красавчиком, так не держи ты свою красоту под замком, словно хрупкий бокал, который от неловкого обращения и разбиться может, — дай и людям ей насладиться, тебя ж от этого не убудет! Увы, увы… Маленький святоша категорически отказался проводить ночь в одной комнате с Сергеем и Василидисом, пресек попытки Василидиса просто побарахтаться с ним в одной постели, немедленно краснел и отворачивался, стоило только Василидису завести с ним фривольный разговор, а когда Василидис попытался просветить Алешу относительно некоторых особенностей его физиологии, известных, в принципе, каждому нормальному мальчишке этого возраста, для чего попытался силой стянуть с Алеши трусы, тот стал так отчаянно отбиваться, словно от этого зависела, по меньшей мере, его жизнь! Василидис в итоге отступил от своих намерений, но еще больше загрустил.