Андрей Валентинов - Око силы. Четвертая трилогия (СИ)

Осекся начальничек, с мысли сбился. А Леониду легче стало. Вовремя друга вспомнил!

– Когда меня в декабре 1917-го товарищ Дзержинский в ВЧК позвал, я совсем еще мальчишкой был, только-только шестнадцать исполнилось. Вот меня под начало Жоры Лафара и отдали, чтобы делу научил. Потом к нам еще Яша Блюмкин пристал, вроде как оперативная группа образовалась.

– Блюмкин? – лошадиная морда нервно дернулась. – Он-то здесь причем?

– Не причем, – как можно наивнее улыбнулся Леонид. – Просто служили вместе. Так вот, в декабре 1918-го Жору отправили с заданием на юг, к интервентам. Оперативный псевдоним – «Маркиз Делафар»…

– Маркиз Делафар! – начальничек облегченно вздохнул. – Теперь понимаю. Он, Пантёлкин – настоящий герой. И погиб героем.

Леонид вспомнил Жору, яркогубого, кудрявого, веселого, казалось, не умевшего унывать. «Лёнька, пока стрелять не начали, давай я тебе стихи свои новые прочту. Про Французскую революцию». Пантёлкину его стихи нравились, Дзержинскому, говорят, тоже.

– Жору французы два месяца ломали. Он ведь сам француз, и родичи его там, во Франции, и предков могилы. Вроде как против собственной страны работал. А главное, сдали-то его свои. Наши сдали, а почему и за что – не ко мне вопрос. И Жора это знал. Как себя оправдать можно, какие причины для измены найти! Любой бы сдался, а Жора – нет. А теперь вы меня ломаете. Операция «Фартовый» имела целью очищение Петрограда от бандитского и прочего вражеского элемента. Если вам в Столице такое не по душе…

– Прекратите! Сами не знаете, что мелете!

Начальник встал. Теперь они были вровень, почти глаза в глаза.

– Операция «Фартовый» задумывалась для того, чтобы скомпрометировать Новую экономическую политику в глазах трудящихся Петрограда. Задумывалась врагами. Если вы не поможете их разоблачить, мы вас уничтожим. Мне и так не по душе этот компромисс, учтите.

Поглядел Леонид на лошадь в петлицах, да и ответил:

– В этом и есть между нами разница, гражданин начальник Особого отдела. Мы – без компромиссов обойдемся, сразу вас к стенке поставим. Вы мне про один чекистский закон напомнили, я вам про другой. Тоже наш, кровный, можно сказать. Умри ты сегодня, а я – завтра. Счастливо дожить до завтра, товарищ!

* * *

Если смерть выбрал, если от жизни отказался, станешь ли по сторонам смотреть? Может, и станешь. Любопытство последним умирает, даже после надежды. Когда Леонида обратно в черное авто впихнули, он сразу в окошко взглянул. Напрасно! Шторы на окне, и на соседнем – тоже, странно, что лобовое стекло фанеркой не забили. Тут любопытство и проснулось. Если на смерть, то куда? Столицу Леонид знал плохо, наездами бывал, и то по службе. Не разгуляешься, не оглядишься. Мест расстрельных в Столице, конечно, побольше, чем в Питере, говорят, и на Ходынке стреляют, и в Хамовнических казармах.

Авто тронулось, рыкнуло мотором. Леонид закрыл глаза, чтобы в затылок шоферский не смотреть. Скоро все узнает, жаль, не рассказать, ни в мемуарах описать не придется. Подумать бы напоследок о чем-то приятном, веселом, но мысли вокруг все того же крутились. Не повезут его ни на Ходынку, ни в Хамовники, где обычную контру и шваль уголовную пускают в расход. А он, бывший старший уполномоченный, из необычных. В Питере его уже похоронить успели и даже награды получить за изничтожения врага народа Фартового. Считай, месяц на том свете прогулы ставят.

Машина мчала куда-то вдаль, подпрыгивая на выбоинах и на обломках сброшенного с тротуара весеннего льда, в салоне потеплело, и Леонид попытался снять кепку. Чьи-то пальцы перехватили руку.

– Сидеть!

Леонид вдруг подумал, что так же, наверно, этапировали на смерть Жору Лафара. Только не в авто, а на катере. Отвезли подальше в море, прикрутили к связанным ногам цементный блок… Тела не нашли, потому и награждать не стали. Леонид пытался спорить, даже к Дзержинскому ходил. А за него кто похлопочет? Блюмкин, что ли?

– Сказано, сидеть! Сам расстегну.

Леонид даже не заметил, когда успел рукой за ворот куртки взяться. Уже не тепло, жарко. Чья-то рука прикоснулась к горлу, расцепила крючки, а заодно и стащила кепку.

– Спасибо!

Поблагодарил, но глаза открывать не стал. Наверно, эти заботливые и назначены на исполнение. Отвезут в тюрьму с подходящим режимом, подождут до темноты, выроют яму прямо посреди двора. К утру только пятно и останется, потом его притопчут ногами, если расщедрятся, асфальтом накроют. А может, и зарывать не станут. Отправят в кочегарку, хорошо, если мертвого. Был Леонид Семенович Пантёлкин – и нет его.

В начале 1921-го, когда Леонида перевели в транспортную ЧК, для виду назначив обычным агентом-контролером, довелось ему как-то поговорить по душам с парнем из Иркутска. Послушал про тамошние дела и чуть завидовать не начал. Сам он не за бумажками войну провел, всякое видеть доводилось, но в Сибири масштаб особый. Слева тайга на тысячу верст, справа она же на тысячу пятьсот, а дальше – Монголия с Урянхаем. Иркутский чекист хвалился, что довелось ему ловить самого Ростислава Арцеулова. На резонный вопрос «кто таков?», сибиряк лишь головой качал: «Га-а-ад! Ух, га-а-ад!». Он и рассказал про расстрельные хитрости. Когда товарищу Чудову, начальнику Иркутской ЧК, поручили исполнить Адмирала, он поступил умно. Конвой отвел на Ушаковку палача-китайца, нарядив его в адмиральскую шинель. Исполнили – и в прорубь столкнули. С самим же Адмиралом торопиться не стали. В подвал притащили, велели одежку снять, а после каждый душу отвел, пока патроны не кончились. Там, в подвале, и прикопали врага. И кто теперь этому поверит? Всем известно, что Адмирала Ангара унесла. Ищите!

– На выход!

Снова кепка на голове, до самого носа надвинули. Понял Леонид – стоим. Значит, приехали, значит, его черед. Только искать не станут. Был бы Жора Лафар живой…

Вылез из машины, попытался осмотреться.

– Пошел!

– Не посылай. Могу вернуться.

Огрызнулся, и вроде как полегчало. Сцепил пальцы за спиной, зашагал. А чтобы веселее было, Леонид стал вспоминать, как его оперативному делу учили. Вызвали к начальству – и человечка указали. Ходи, мол, за ним даже не тенью, легким ветром. Если заметит, то, считай, сорвана операция. А на дворе февраль 1918-го, германец как раз к Пскову рвется.

Пять дней Леонид за человечком ходил. Все выяснил, все увидел. Оказался человечек работником банка да к тому же членом партии октябристов. На советскую службу поступил, не отказался, но после работы не домой спешил, а совсем в иное место. Через проходной двор, через черный ход, этаж второй, стучать три раза. Не он один – чуть ли не дюжина таких же подозрительных, кто из кадетов, кто вообще из приват-доцентов.

Накрыл заговор! Когда смеяться стали, вначале даже не понял, а как разъяснили, чуть с кулаками на Жору Лафара не полез. Он это и придумал – на случайного прохожего указать. Правда, потом смеяться перестали. Заговор не раскрыли, но выяснили, что ходил бывший октябрист в притон – кокаином баловаться да мамзелей несовершеннолетних щупать. За этот притон вышла Леониду первая благодарность от самого товарища Дзержинского. Блюмкин тогда иззавидовался, из-за этого и в Столицу попросился, когда правительство переезжать решило.