Андрей Валентинов - Око силы. Четвертая трилогия (СИ)

Пухлую стопку радиограмм, принятых здешним «гиперболоидом», доставили к вечеру. Текст был на самых разных языках, кроме русского. Лев Захарович, не растерявшись, отобрал французский вариант и сел за перевод. Справился быстро, но ясности внести не смог. Официальная извещение, медицинский бюллетень, назначение нового Председателя Реввоенсовета, сообщение о похоронах… Зато телеграммы иностранных агентств оказались щедры на предсказания. Общим было мнение, что вместе с Троцким похоронили и Мировую революцию. Новая власть (чаще всего называли «тройку» Каменев, Ким и Сталин) едина в том, что внутренние проблемы СССР куда важнее, чем погоня за изрядно поблекшим фантомом. Ситуацию могло бы изменить возвращение к власти Вождя, но в такую возможность никто всерьез не верил.

О Сайхоте не упоминалось, зато о Китае говорили немало. Троцкого считали сторонником союза с республиканцами-южанами, что неизбежно втягивало СССР в китайскую междоусобицу. Теперь же верх могли взять умеренные, сторонники мира с северными «реакционерами», что позволяло обезопасить советские границы и вернуть КВЖД. Наиболее же дальновидные считали, что СССР в любом случае будет поддерживать местных сепаратистов и стравливать центральные китайские власти, чтобы избежать восстановления Срединной державы.

* * *

— Значит, меня считают человеком Сталина? — товарищ Мехлис тряхнул черной шевелюрой. — Че-ло-ве-ком! Как в трактире на Подоле: человек, еще пива! Для меньшевика Горького это звучит гордо. Феодальный подход к политике! Здешние бонзы до сих пор живут в Средневековье, в эпоху династии Мин. Ибо коммунист верен не личностям, но великой идее!

Указательный палец на этот раз не взлетел к потолку — представитель ЦК пытался свернуть самокрутку. Предложенные Кречетовым китайские папиросы отверг, не иначе из чистого упрямства.

— Но пусть считают, если это поможет делу. Будем говорить уверенно, жестко и конкретно. Феодальные мракобесы надеются вбить клин в позицию советского руководство по китайскому вопросу. Напрасно!

Закусил самокрутку зубами, зажигалкой щелкнул, поморщился.

— Гадость какая!.. Да, они зря надеются! РКП(б) в минуту скорби сплотилась в единое целое…

— В несколько единых целых, — мягко поправил Кречетов, — Сами же говорили. И курить бы вам, Лев Захарович, поменьше. А вдруг ребра легкое царапнули?

Пламенный коммунист вынул изо рта «козью ногу», поглядел нерешительно.

— Потому и папиросы не покупаю — чтобы удовольствия не получать. Стыдно! А я еще своим разведчикам курить запрещал…

— В разведке — никак нельзя — согласился красный командир. — Попадется среди вражин некурящий, враз учует. Значит, разведкой командовали?

Мехлис, кивнув, улыбнулся неуверенно.

— Песня у моих ребят, Иван Кузьмич, была:

— Нас десять, вы слышите, десять!

И старшему нет двадцати

Нас можно, конечно, повесить,

Но надо сначала найти!

— Ух ты! — восхитился Кречетов. — Твердый, вижу, народ. Кибалка мой, паршивец, все в разведку просился. Молодежь у нас, можно сказать, героическая… А курить все же не надо, вот ребра срастутся, тогда уж…

Для разговора уединились на втором этаже постоялого двора, в маленьком комнатушке, которую занимал представитель ЦК. Пачка радиограмм лежала на столе, наиболее важные — отдельно, каждая с нацарапанным на обратной стороне переводом. Иван Кузьмич заметил, что Мехлис, несмотря на привычное громыхание с обязательным поминанием «ибо», не слишком расстроен и даже не особо удивлен. Видать, крепкая закалка у мужика! Сам же Кречетов, поразмыслив, рассудил, что дела и в самом деле не так уж плохи. Во всяком случае, Блюмкину в Пачанге ничего не светит.

Красный командир вспомнил комполка Волкова и мрачно усмехнулся. И у этого предателя не выгорело! Жаль, что три года назад в монгольской степи товарищ Венцлав встретился с ним, с Кречетовым, а не с бароном. Своя своих бы познаша!

— А с этими вашими камнями… — товарищ Мехлис поморщился. — Не туда смотрите, Иван Кузьмич. Красный, синий, да хоть ультрафиолетовый. Поповские реликвии политики не делают. Это погремушки для слабых разумом и волей! Господин контрразведчик сознательно пытался отвлечь вас, пусть по ложному следу. Ибо!..

На этот раз указующий перст, не оплошав, ввинтился в воздух чуть ли не со свистом, указуя прямиком в давно не метенный потолок. Но товарищу Кречетову так и не довелось познать комиссарскую мудрость — помешал громкий стук в дверь. Удар, затем еще, еще…

Мужчины переглянулись.

— Пожар, что ли? — Кречетов встал, оправил застиранную добела гимнастерку. — Если и пожар, зачем молотить-то? А насчет погремушек, я вам Лев Захарович, позже расскажу. Имеется тут такая, Лаин Хуа зовется.

За дверью пожара не было, зато присутствовал барон Унгерн, на помине легок.

— Разрешите войти, господин красный командующий?

Пахнуло дешевым одеколоном, в пол ударили вычищенные до блеска желтые сапоги. Халат-курма тщательно выглажен, кожаная плеть пристроилась при широком поясе, фуражка надвинута на самый нос, один ус вздернут к уху, второй, как и полагается, смотрит вниз.

…Погоны — когда-то золотые, ныне вытертые почти до самых ниток. Маленький белый крестик на груди.

— Здравия желаю, господа!

«Господа» вновь переглянулись.

— Вечер добрый, Роман Федорович, — невозмутимо кивнул Кречетов. — Проходите, не стойте у порога.

Представитель ЦК, поморщившись, принялся глядеть в темное окно. Гостя, впрочем, это ничуть не смутило.

— Господин красный командующий! Прошу дозволения в вашем присутствии обратиться к господину Мехлису!

На этот раз Иван Кузьмич промедлил с ответом. Прежде барон отнюдь не обременял себя китайскими церемониям.

— Обращайтесь, — наконец, разрешил он. — Только кричать не надо, а то караульные тревогу поднимут.

Бароновы усы шевельнулись. Плотоядная усмешка, горящий злой радостью взгляд…

— Господин ко-мис-сар!..

— Лучше «гражданин начальник», — не оборачиваясь, бросил Мехлис. — Такое обращение принято в местах заключения на территории СССР. Привыкайте, пригодится.

— Господин комиссар, гражданин начальник, — барон резко выдохнул. — Ввиду изменившихся обстоятельств считаю возможным ознакомить вас с приговором, мною вынесенным. Сразу уточню, что он окончательный и ни-ка-кому обжалованию отнюдь не подлежит.

Лев Захарович неспешно встал и, взяв из лежащей на столе пачки папиросу, щелкнул зажигалкой.

— Может, лучше фельдшеру зайдете? Бром у него еще остался.

— Вавилонский масон, член большевицкой «цеки» Мехлис Лев Захарович приговаривается к квалифицированной казни — разрубанию на части посредством мясницкого топора, начиная с пяток…