Андрей Валентинов - Око силы. Четвертая трилогия (СИ)

Ответить цыганистый не успел. В дверь громко постучали, затем ударили, и на пороге возник Некто высокий в сверкающих кавалерийских сапогах образца 1908 года, широких синих галифе и длинной застиранной добела гимнастерке, стянутой офицерским ремнем.

– Извиняюсь, граждане, – хриплым басом воззвал Некто. – Где в этой конторе отхожее место?

– Дальше по коридору, – деревянным голосом отозвался ротный, и дверь захлопнулось.

– Ходят тут, понимаешь!

Товарищ Тулак был определенно недоволен. Виктор, отложил газету, хмыкнул.

– Ты ее куда направил? Там же для мужчин.

– Ее?! – Семен изумленно моргнул. – Ты думаешь… Ничего, за своего сойдет. Не отвлекайся, гимназист. Два дела, то, что верхнее – про обезьян для Сухумского питомника, а нижнее…

Он перелистал несколько страниц, покачал головой.

– Амебы. Красные… Ага, вот! «Смета расхода выделенных по спецсчету средств за 1922-й год…» Уже понятнее. Решили! Ты про обезьян, я – про амеб.

– Красные революционные амебы, – задумчиво повторил батальонный. – Вышли мы все из амебы, как нам вернуться в нее… А чего там непонятного с обезьянами?

Ответ не последовал – ротного опять прервали. Знакомый стук, синие галифе на пороге.

– Здравия желаю! Я опять к вам, товарищи. Если тут Техгруппа, то принимайте пополнение. Зотова Ольга Вячеславовна [8], замкомэск, член партии с марта 1919-го. Назначена к вам техническим работником.

Все это было доложено тем же хриплым басом. Серые глаза смотрели сурово и твердо, сапоги излучали неземной блеск, с медной пряжки дыбил крылья старорежимный двуглавый орел, усаженный поверх скрещенных пушек. Короткая, как после тифа, стрижка, рыбья бледность на лице, маленькая черная кобура на поясе…

– Здравия желаю, – батальонный пружинисто встал. – Виктор Ильич Вырыпаев, рад знакомству. Приветствую вас в нашей инвалидной команде!

Закомкэск равнодушно кивнула:

– Точно. Сама недавно из госпиталя, две недели как выписали. По психической линии я. Но вы не бойтесь, у меня это не каждый день.

– З-здравстуйте! – цыганистый тоже встал, неловким движением левой застегивая ворот кителя. – Тулак я, Семен Петрович. А-а, как вы к нам попали, товарищ Зотова?

– По лестнице, – охотно пояснила гостья. – Или это вы в принципиальном аспекте?

* * *

…Конский топот, конский храп.

– Вперед, вперед, вперед! Полевой галоп! Руби гадов, руби!..

Эскадроны заходят во фланг. Амба врангелевской пехтуре! Три конных дивизии – локоть к локтю, так, что конским бокам тесно – тяжелым колуном рушатся на врага. Не сдержать лихого удара, не отбиться, не спастись. И бежать некуда. Голая степь до горизонта, ковыль та колючка, лишь два кургана, два вечных сторожа, высятся над кровавым полем.

Вперед!

Рвутся кони, рвутся люди, заливает лица едкий пот. Замкомэск Ольга Зотова впереди всех. Губы закушены, прищурены глаза. Не кричит, бережет силы для последнего мига, когда зрачки вражьи разглядеть будет можно. Тогда уж и ори во все глотку, и шашку поднимай повыше.

Вперед!..

За Ольгой Зотовой – ее бойцы, злые забияки, лучшие из лучших, горячая бедняцкая кровь. С детства конной науке учились, две войны в седлах прошли, а ее, девку, командиром все же признали. А сперва смеялись, жеребятину несли, «гимназисткой седьмого класса» величали, известную песню вспоминая.

Песня ей нравилась – лихая, веселая, грустить не дает. «Я гимназистка седьмого класса, пью самогонку заместо квасу…» Насчет же возраста не ошиблись, из седьмого класса на фронт ушла.

– Оленька, доченька! Да куда же ты?

– За народное дело воевать, мама!

В штаб не захотела, из обоза бежала. В эскадроне с бывшей гимназисткой и говорить не хотели, однако пришлось. Вскочила девка в седло, подняла коня свечкой, рванула в галоп… Когда удивились, пояснила: отец-наездник, отставной конный егерь, учил. Почти не солгала – коренным конником был полковник Зотов, сложивший голову за Веру, Царя и Отечество в августе 1916-го под Луцком.

Два с лишним года в боях. Была Оленька, гимназистка седьмого класса, стала товарищ Зотова, красный боец, заместитель командира эскадрона, не какого-нибудь, лучшего в дивизии. Хотели орден за геройство дать – не получилось, обошли армию наградами. Тогда снял эскадронный с поясного ремня «счастливую» пряжку с царским орлом и двумя скрещенными пушками.

– Носи, Ольга! На семь ран заклята.

Взяла. Не признавала партийный товарищ Зотова бабкину ворожбу, но верила в добрые слова. От семи ран – считай, от семи смертей. Спасибо!

Вперед, товарищ Зотова! Веди бойцов к победе!..

Но рано еще о победе – близка, да в руки не дается. Наперерез эскадронам скачет белый Гвардейский полк. Ведет его генерал Иван Барбович, полтавский дворянин, Мертвый Всадник. Весь фронт знает его слова, перед каждым сражением повторяемые:

– Идя в бой, мы должны себя считать уже убитыми за Россию!

Мертвецкий Гвардейский полк – против лучшего красного эскадрона, дочь полковника – против генерала. Глаза в глаза, шашки «подвысь», пальцы вровень с лицом…

«Я гимназистка седьмого класса, пью самогонку заместо квасу. Ах, шарабан мой, американка, а я девчонка, я шарлатанка…»

Ольга Вячеславовна Зотова успела увидеть ледяные зрачки – мертвые очи Мертвого Всадника. Больше – ничего не успела.

Иван Гаврилович Барбович опустил шашку, на миг придержал коня, закусил губу, глядя на недвижное тело. Удивился, головой качнул. На красной валькирии – ремень с артиллерийской пряжкой. Непорядок!

Конский топот, конский храп. Кровавая лавина укатилась вдаль. Стих бой, слышно стало, как ковыль шумит, стрекочет в траве беззаботный кузнечик, как стонут недострелянные и недорубленные, пить просят да о смерти молят.

Курганы, бессмертные стражники, молчали на своем вечном посту.

Девушка захрипела, захлебываясь кровью, и поняла, что жива.

* * *

– В тот раз так и не померла, хоть и совсем рядом было, – спокойно заметила Ольга Вячеславовна Зотова. – И потом еще разок, под самую завязку, когда Антонова под Тамбовом кончали. Пока на фронте была, думала, война – дерьмо. А вот когда победим, в бане грязь смоем, сменим форму на цивильное, тогда и начнется всеобщее счастье, как и завещал товарищ Маркс. Не смейтесь, я ведь совсем девчонкой была, Надсона читала. «Друг мой, брат мой, усталый страдающий брат, кто бы ты ни был, не падай душой…»

– Я не смеюсь, – качнул головой белогвардеец.

– Надсон – мелкобуржуазный упаднический поэт, – строго заметил красный командир. – А того, кто над вами посмеяться рискнет, я мигом урою.

– Не надо, товарищи. Я и сама ломать об колено привычна.

Бывший замкомэск поморщилась, привычным движением расстегнула кобуру. На стол упал красный табачный кисет с хитрым вышитым вензелем.