Евгений Белаш - Война за империю

Он привык к новой работе. Привык к начальнику, отнюдь не на пустом месте прозванному зарубежными коллегами — соперниками 'Господином 'Не дадим ничего!''. Не привык только к одному — перелетам и холоду. А главное — к кислородным маскам. Маски были страшнее всего — и резких перепадов давления, и сухости высотного воздуха, и почти космического холода высоты.

Плена облаков закончилась. 'Пешка' снижалась, разворачиваясь бортом к солнцу. В иллюминаторы ворвались солнечные весенние лучи и запрыгали, заскакали по салону, играя подобно новейшему изобретению 'цветомузыкальный стробоскоп'. Он посмотрел в иллюминатор, земля приближалась, на монотонно коричневом фоне проступали как детали на проявляемой пленке — маленькие разноцветные лоскутки полей, домиков, разнообразных строений. Было много зелени, очень много. И Василевский снова усилием воли подавил иррациональную, недостойную зависть. Зависть к более богатому, удачливому. К Североамериканским Штатам, которые засели на своем острове, земле обетованной, щедро обогреваемой двумя океанами и ими же надежно защищаемой.

Василевский потянулся, до хруста, расправил плечи, вытянул до упора ноги, растягивая мышцы. С наслаждением почувствовал, как кровь бодро заструилась по затекшим за время полета членам. Он не выспался, но хронический недосып был неизбежным злом и вечным спутником военных и дипломатов. Впереди была встреча, о которой договаривались лично руководители держав, все было рассчитано по минутам и для какого‑то сна времен не оставалось совершенно.

Александру Михайловичу нравилась его работа, очень нравилась. Но в такие минуты и перед такими встречами он чувствовал некоторую ностальгию по прошлому. И ловил себя на мысли, что если бы в свое время он отказался, то все могло сложиться совершенно иначе. Продолжил бы военную карьеру, сейчас вполне мог бы быть заместителем Шапошникова, начальником управления, а там, кто знает, почему бы и не начальником Генерального Штаба СССР?..

Мечты, мечты…

Чайник, невесомое создание снежной белизны, склонился в умелых руках, в такую же белоснежную и невесомо- изящную чашку устремилась струя темно — коричневой жидкости. Воздух наполнился терпким ароматом прекрасного чая. Василевский изобразил соответствующее моменту восхищение. Вообще‑то он предпочитал кофе, пристрастившись к нему в последние пару лет, но президент Гарольд Ходсон полагал, что настоящий русский не пьет ничего кроме крепчайшего чая, и всегда самолично угощал гостей из СССР лично же заваренным напитком без сахара. Василевский давным — давно привык к кофе с молоком и медом, но не видел никакой причины для того, чтобы мешать гостеприимному хозяину проявлять обходительное внимание, тем более огорчать его отказом. Чай так чай.

Президент принял его тет — а–тет, хотя обычно на их встречах присутствовала его жена Барбара, и очень часто — вице — президент Франклин Рузвельт. Василевский часто удивлялся — насколько похожи президент и его 'первый зам', вплоть до того, что оба абсолютно доверяли своим женам, считая их кем‑то вроде ближайших советников на добровольных началах. И при этом, оба лидера были полярными противоположностями в отношении к европейским делам и социалистическим странам. Ходсон искренне полагал, что Штатам и коммунистам нечего делить, в этом большом мире каждому найдется место. Рузвельт был давним основателем и предводителем группы агрессивного, внешнего развития и проникновения на европейские рынки. Как они уживались — понять было сложно.

Сегодня ни Рузвельта, ни Барбары Ходсон не было, это могло означать все, что угодно, от несерьезного отношения президента к вопросу, до как раз наоборот — предельно серьезного и нежелания посвящать в суть разговора даже ближайшее окружение.

— Чай, напиток богов, данный нам специально для того, чтобы искать в нем убежища от суеты бытия…

Внешне президент был похож на 'безумного профессора' из популярных в Америке историй в картинках — 'комиксов'. Пристрастие к белому, взлохмаченные седые волосы, непослушно торчащие в разные стороны, глаза, близоруко и доверчиво взирающие на мир сквозь стекла круглых очков в поцарапанной оправе. Высокопарный слог и склонность к отвлеченным велеречивым отступлениям. Он и выражался как профессор провинциального университета, слегка выживший из ума добряк и наивный мечтатель.

Александр Михайлович до сих пор со стыдом вспоминал, как искренне купился на этот тщательно культивируемый образ. Слава богу, в ту самую первую встречу, он был всего лишь помощником Молотова. А тот был старой прожженной лисой, ищущей каверзу в каждом слове и измерявшей успех по интенсивности возмущения в иностранной прессе. Впрочем, Василевский был не одинок, даже сограждане считали Ходсона кем‑то вроде Рождественского Зайца, слегка полоумным, который раз за разом угадывает верные политические и экономические ходы и решения именно в силу того, что 'не от мира сего'. Было забавно наблюдать, как нация, закореневшая в глубоком материализме и практичности, поддалась коллективной магии веры в силу удачи.

Но если у президента САСШ и было что‑то от 'сумасшедшего профессора', так это прекрасное образование и энциклопедические познания во множестве сфер знания. И ум — изощренный, острый как скальпель, безжалостный как штык. Иного и не могло быть у того, кто уже четвертый срок вел Штаты через бурное и опасное море политики тридцатых — сороковых годов, спасая от удушающего кризиса.

— Отведайте, мой скромный друг. Отведайте.

Василевский послушно отведал. Тем более, что оно того стоило — чай и в самом деле был великолепный. То, что ему сейчас было нужно — крепчайший напиток, изгоняющий из тела усталость и бодрящий разум.

Он еще раз окинул взглядом окрестности. Президент принял русского посланника не в Белом Доме, и не в каком‑нибудь официальном здании, но в своей личной резиденции. На широкой и открытой веранде, окруженной тесным строем кипарисов. Василевский был привычен к советскому стилю политических совещаний вдали от шума и посторонних глаз — на дачах и закрытых точках. Но для американцев и персонально Ходсона это было нехарактерно. В живописных частных уголках решали, как правило, вопросы бизнеса, а не официальной политики.

— Благодарю вас, господин президент, ваш чай просто великолепен, — осторожно начал он.

Ходсон широко и искренне улыбнулся, излучая счастье и удовольствие от полученной похвалы.

— Признаться, при каждой встрече я удивляюсь вашему радушию и гостеприимству, — продолжил зондаж Василевский. — Но сегодня вы просто шокировали меня. Еще утром я мерз в самолете, — на этом месте его непритворно передернуло, — Теперь же мы ведем беседу в этой обители покоя и уюта…