Анатолий Минский - Демон против люфтваффе

«Ты чо! Сами справимся. Только… дай порулить. Хоть после взлёта. Можно?»

И как ему отказать?

Утром механики сумели удивить. Велел закрасить чёрные франкистские полосы, оставить машину чисто белой. А они на киле и плоскостях сокола нарисовали. Хорошо хоть не красного, для загадочности — синего. Фиг знает каких ВВС этот истребитель.

Я забрался на четыре тысячи и принял к востоку. Оттуда солнце по утрам, высмотреть одинокую точку не просто. Поэтому, думаю, и не заметили.

Ждать на этот раз пришлось долго. Ванятка напилотировался до посинения, тем более — наверху и в самом деле прохладно. Когда датчик топлива тревожно накренил стрелку влево, появились гости. На этот раз много. Бомбардировщики покрупнее вчерашних «Арадо», трёхмоторные, четвёрка «Хейнкелей», пара «Фиатов». Вперёд! Только двинул рукоятку газа, мотор зачихал. Твою ж… Всё время забываю. У итальянского самолёта управление карбюратором сделано по — дебильному, наоборот. Ручку на себя — полный газ, понеслась, родимая.

Фашисты расположились выгоднее, но мне германцы нужны. Глупо, конечно, когда они на одной стороне воюют. Попробуй с ангелом поспорь… Ему не заржавеет записать итальянского пилота в излишние сопутствующие потери и накинуть в довесок пару лет в преисподней.

Эскадра не торопится, «Юнкерсы» сравнительно тихоходные. И я ненавязчиво подполз к «Хейнкелю» чуть ниже хвоста. Не дёргается. Чего «Фиата» бояться? И вообще, нет у республиканцев машин, на которых легко разогнаться до двухсот двадцати километров в час в горизонтали.

Я подкрался настолько близко, что рассмотрел смешные стремена — подножки по сторонам кабины для удобства путешествий в неё и обратно. Потом по — неопытности ввалился в струю от винта, чуть не штопорнул. Снова приблизился, резко выдохнул воздух, как Ванятка перед приёмом ста грамм, и потянул ручку на себя, вдавив гашетку до упора… Бам — бам — бам — бам!! Это не сухой треск мелкотравчатой спарки «Ньюпора». Крупнокалиберные стволы заработали как отбойный молоток. И не страшно, что даже с такого расстояния девяносто процентов пуль отправились за молоком. От «Хейнкеля» ошмётки полетели!

Тут же заранее обдуманные действия. Машину в левый вираж к солнцу, ручку газа на себя до упора и с плавным снижением убегаем, убегаем… Не умею воздушный бой вести, так лучше и не пытаться. Со временем научусь.

Головой крутанул до треска позвонков. «Хейнкель» получил своё, пара за мной сворачивает, но куда им! В пикировании они не быстрее «Фиата». Не знают, что у меня топлива минут на двадцать. Им далеко на базу возвращаться, не на последних же каплях горючего.

А на земле поразился, до чего испанцы умеют найти повод для радости. Я не сорвал атаку бомберов, как мы вчера с Копецом. «Юнкерсы» от души приложились. Но сбитый «Хейнкель» — чем не повод для праздника?

Его пилот выпрыгнул с парашютом. Везунчик, с такого расстояния да крупнокалиберным — никакая бронеспинка не спасёт. Если только не… Я отогнал эту мысль прочь. Оказалось — зря.

— Иван, сбитый немец вас видеть хочет.

Мне не понравился голос Григорьевича. Что, падаль начнёт права качать — не было на «Фиате» опознавательных знаков правительственных ВВС? Были, очки купи! Я всё же зашёл в караулку аэродрома.

Довольно приятный мужик в лётной форме, симпатичный даже, если не считать фингала. Ну, с этим у испанцев быстро. Небольшие усики, прямой тонкий нос, грустные и внимательные глаза.

Сделал вид, что говорю по — испански, скрывая русскую принадлежность. Белогвардеец с трудом понимает ломаную речь и переводит на немецкий.

Сбитый представился обер — лейтенантом Вернером Мёльдерсом, легион «Кондор», Люфтваффе. Утверждает, что считает себя весьма опытным пилотом. Почему тогда плёлся в хвосте?

На ходу придумываю себе испанское погоняло — лейтенант Пабло Муэрте, республиканская армия. Немец глянул чуть разочарованно. Потом обронил: всё в руце Божьей, и я едва удержался, чтобы не подпрыгнуть до потолка. Велел Григорьевичу и испанцам свалить, оставив меня с пленником наедине.

Латынь — мёртвый язык добрую тысячу лет, если не больше. Он же — всеобщий разговорный в преисподней, изменяется, развивается. Мёльдерс специально или рефлекторно сказанул про руку Божью на латыни двадцатого века! Не утруждаясь виражами вокруг да около, я спросил на том же загробном диалекте:

— Имя в прошлой жизни, быстро! Дата смерти?

— Манфред фон Рихтгофен, погиб 21 апреля 1918 года. Простите, а вы? Только не надо — «здесь я задаю вопросы». В преисподней наслушался.

— Скажу чуть позже… коллега. Вы — Красный Барон?!

— К вашим услугам.

— Ранены?

— В ногу и в поясницу. Зажило.

Значит, не такой я безнадёжный стрелок. Если из четырёх стволов да с тридцати метров.

— Последний вопрос: кто и зачем вас подселил к Мёльдерсу?

Лётчик улыбнулся и промолчал. Губа, кстати, у него тоже разбита.

— Подсказываю: семнадцатая канцелярия шестого небесного уровня.

— Нет. Соотечественники. Провели тайный обряд, призвали. Теперь в случае смерти я не вернусь преисподнюю, в германский сектор, а в другого аса вселюсь.

— Кого уничтожать приказано? Русских? Испанцев?

— Русских. Точнее — советских. А также французов и англичан, если они выступят врагами Рейха. Остальных сбивать по необходимости. Вы обещали информацию о себе.

— Начальник отряда. Задание противоположное — мочить немцев. Слушайте, барон, нас стравили между собой… Зачем?

— Не могу знать, — снова лёгкая улыбка на синеватых губах. — Я же не вертухай, простой зэ — га. Способности, полученные благодаря преисподней, имеются, но не чета вашим. Зато истребительный опыт больше.

Снова башня, более тонкий обряд. Вызвать молодую грешную душу неизмеримо проще, чем ветерана с моим послужным списком. Затем запихнуть её в тело избранного живого, не считаясь с уровнем греховности, как отправивший меня щепетильный ангел. Технически это возможно. Неужели в Анэнербе смогли восстановить обстоятельства моего вызова, учесть опыт и снова нашалить?

— Позвольте предположить: кроме магического приказа ещё морально мотивировали?

— Так точно. Рассказали про красный террор, коллективизацию, планы мировой революции. А также британскую и французскую угрозу Германии в ответ на нарушение Версальских условий. Разве враньё?

— Нет, — я вцепился пальцами в стриженый ёжик на голове, основательно пропотевший, несмотря на холод в открытой кабине «Фиата». — И у нацистов, и у большевиков масса мерзких качеств. Вот и разбирались бы друг с другом. Но кто‑то из преисподней лоббирует, чтобы такие вызовы продолжались, а мы быстрее взаимоуничтожались.

— Ничего не могу поделать. Если меня расстреляете, вселюсь в другого пилота, — напомнил Мёльдерс.