Александр Карпенко - Грань креста (дилогия)

Переступил порог. Бабка показывает, в какую комнату идти. Люси, услышав наш разговор, уже отцепилась от притолоки и приземлилась у меня на плече, немало напугав старуху.

— Не надо бояться, бабуля. Это мой доктор.

Бормоча себе что-то под нос об упадке нравов у молодых, не стесняющихся якшаться со всякой… а в их-то время всё, безусловно, было по-другому… бабка плелась за нами.

Вошли в комнату. Всё тихо. У окна, на шатком стуле с прямой спинкой старик. Напротив, на старом, протёртом диванчике, молодая, довольно симпатичная женщина с распущенными по плечам чёрными волосами держит в руках большую ярко наряженную куклу.

Обращало на себя внимание поведение старика. Он, уставив застывший взор в одну точку, находившуюся где-то далеко за противоположной стеной, совершал руками постоянно повторяющееся движение — не то что-то заплетал, не то выдёргивал. Раз за разом его пальцы с нечеловеческой точностью возвращались в исходную позицию и беспрерывно продолжали совершать сложные манипуляции по невидимо нарисованной траектории. Двигательная стереотипия. Симптом серьёзного поражения психики.

Люси, однако, не слишком заинтересовалась действиями больного. Бросив на него взгляд, как на нечто уже неоднократно виденное, а потому примелькавшееся, спросила бабулю:

— Давно из военной зоны?

— Три дня, милая. Три дня, как добрые люди помогли мне их оттуда вывезти. Он мало что не полгода в плену у нелюдей был. А мне до них никак было не добраться, ихний лагерь в другой стороне, далеко обретался. Я ж старая, ездить-то никуда сил нет. Вот и ждала, пока рядом окажутся. Я ж всё продала, только б их повыручить. Есть не ела, пить не пила, всё на деньгах сидела. Одну ночку-то Бог и даёт, а сколько другого случая ждать? Смилостивился Господь, услыхал мои молитвы, дал их забрать-повывезти. А старый-то мой, как привезли его, всё так и плетёт, так и плетёт. День плетёт и ночь плетёт. В рот кусок не положишь — сам не возьмёт. Ходит под себя…

Молодая женщина тем временем играла со своей куклой, баюкала её, шептала кукле что-то на ухо. Я подошёл поближе и встретил серьёзный взгляд широких серых глаз.

— Здластуй, — сказала она голосом маленькой девочки, — ты доктол Айболит?

— Я не Айболит, но лечить могу. Говорят, неплохо.

— А это волсебная мыска?

— Да, эта мышка волшебная. И она тоже умеет лечить. Она доктор.

— Доктол? Ой, как интелесно! Я есё никогда не видела мысыного доктола. А как её зовут?

— Доктор Рат.

— Госпоза Лат, госпоза Лат!

— Не надо её беспокоить, моя хорошая. Она занята. Видишь, с бабушкой разговаривает.

Люси, действительно понизив голос, о чём-то расспрашивала старушку.

— Ты моей кукле смозешь помочь?

— А что с твоей куклой?

— Она лучку усибла. Видишь, плачет? Полечи мою куклу, позалуйста!

Пришлось осмотреть игрушку. Основания утверждать, что она больна (если бы у куклы взаправду могла болеть рука), были. Шарнир, дающий возможность сгибать ручку в локте, выскочил из гнезда.

— Да, плохо дело. Ну, ничего. Сейчас мы ей ручку вправим, станет как новая.

— Ей будет осень больно?

— Ну, я думаю, минуточку потерпит.

Шарнир, щёлкнув, встал на место. Я, присев около диванчика на корточки, извлёк из кармана бинт (один мой знакомый высказывается в таком роде: «Бинт в кармане есть? Нет?! Херовый ты фельдшер!») и наложил на локоть куклы фиксирующую повязку, как настоящему больному. Завязал узел бантиком. В голове щёлкали шестерёнки, подбирая медицинское определение поведению женщины. На истерический пуэрилизм, когда дама, капризничая, «малютится», пытаясь привлечь к себе внимание, не похоже. Здесь явно всё глубже, серьёзнее. Это не игра в маленькую девочку, а тяжёлое заболевание.

Люси тем временем закончила беседу со старушкой.

— Всё ясно, бабуля. Внучку мы забираем с собой, пусть полечится.

— А деда-то мово? Что с дедом делать?

— Деду уже никакая больница не поможет. Вот, возьми таблеток, чтобы спал. Если не будет спать, помрёт скоро. Терпи, бабуля, он теперь таким до гроба останется.

— Ай, милай! Что ж делать таперича, буду ходить за дедом. Знать, крест мой такой. А внучку-то вылечите?

— Постараемся, обязательно постараемся.

— Уж постарайтесь, милаи. Одна она у меня осталась, сиротинушка. Всех же нелюди побили-то. Езжай с докторами, внученька, езжай.

Женщина ударилась в слёзы:

— Не по-е-ду-уу! Никуда от бабы не поеду!

Видя, что уговоры здесь не помогут, я сгрёб её в охапку и вместе с куклой оттащил в автомобиль. Она продолжала оглушительно рыдать, брыкалась и махала руками. Люси, вскарабкавшись на спинку переднего сиденья, заглянула к нам в салон и вынесла вердикт:

— Всю дорогу слушать? Вкати-ка ей дозу покрепче. Не связывать же её, в самом деле, и так девке несладко.

Я призадумался, как бы лягающейся и крутящейся пациентке сделать инъекцию. Решение нашлось быстро:

— Постой, постой, не рыдай. У меня к тебе серьёзный вопрос.

Слёзы приостановились.

— Какой воплос?

— Понимаешь, у меня проблема.

— Какая плоблема?

— Твоей кукле нужно обязательно сделать укол, а она не хочет. Говорит, что очень боится всяких уколов.

— Боится-боится. Она вообще бояка. Но ты её не лугай. Она зе есё маленькая.

— А ты большая? Ты не бояка?

— Я не бояка. Я узе давно больсая и взлослая девочка, — ответила дама с серьёзностью, которая была бы убийственно смешной при менее трагичных обстоятельствах.

— Ну, раз ты большая и взрослая, — торжественно произнёс я, — ты должна подать своей кукле пример. Мы поступим так: сперва сделаем укол тебе. Кукла увидит, что ты не боишься и не плачешь, и тоже даст мне себя уколоть. Хорошо?

— Холосо! — согласно кивнула наша больная и, повернувшись ко мне задом, начала решительно стаскивать трусики.

Я быстренько нацедил в шприц почтенную дозу седатива и всадил ей.

— И вовсе не больно! — громко возгласила женщина, совлекая с куклы кружевные панталоны.

Укололи и куклу. Тронулись с места.

Минут пятнадцать пациентка с интересом смотрела в окошко, потом мало-помалу начала клевать носом. Я уложил её на носилки и прикрыл припасённым для приличных больных одеялком. Для неприличных у меня под лавкой лежало забытое кем-то старое пальто без левого рукава. Вовсе уж грязных, вшивых и блохастых я с удобствами никогда не клал — на полу покатаются. Не графья. Мне ихних насекомых не надо. Сам, бывает, на тех носилках отдыхаю. Спит? Спит крепко, родимая. Перебрался в кабину, не останавливая машину, через окошко в перегородке. Телом я не грузен, сделать мне такой фокус не трудно. У моей сменщицы дома таким образом больная сбежала, вдвое старше меня, между прочим!

Умостился на сиденье, встряхнул флягу — булькает! Похлебал пивка, расслабился.