Андрей Валентинов - Небеса ликуют

— Я что, похож на Сатану?

— Но вы же сами назвались Черным Херувимом!

Но некий Черный Херувим вступился, Сказав: «Не тронь, я им давно владел…»

Да, все верно. Этот мальчишка неглуп. Но…

— Вы пришли очень не вовремя, сьер еретик! Он удивленно моргнул. Взгляд скользнул по залитому водкой столу.

— Что-то празднуете?

— Поминаю.

В его глазах мелькнуло что-то странное. Сочувствие? Едва ли, с чего это ему мне сочувствовать?

— Извините. Не знал…

— Ладно! Выпьем…

Я поднес руку к кувшину — и услыхал шаги.

Легкие, далекие, где-то в самом конце коридора. Покрытая пестрой поливой глина обожгла руку. Тот, кто шел… Вернее, та, что шла…

У меня хороший слух. Очень хороший, недаром мессер Аугусто, наш регент в коллегиуме, советовал мне всерьез подумать о музыкальной стезе.

Та, что шла по коридору…

Я ошибся! Наверняка ошибся, спутал, случайно вспомнив…

Стук — на этот раз в дверь.

Тук… Тук… Тук…

— Синьор де Гуаира! Вы дома?

Стучался ли Командор, заглянув на огонек к Дон Хуану?

На призраке была знакомая мантилья, наброшенная поверх черного платья.

Черного — как и положено тому, кто погиб под мясницким ножом. Черное платье — и лицо, белое как мел.

— Не хотела вам мешать, синьор де Гуаира, но у нас случилась беда…

— Заходите, синьора Франческа.

«Сегодня, как только стимнеет…»

«…Горло перерезано острым предметом, вдоль грудной клетки и живота — глубокий продольный разрез, глаза отсутствуют, что затрудняет…»

Слишком поздно я вспомнил, что призраков, как и ламий, нельзя приглашать переступить порог.

…Подошла, остановилась, сдернула перчатку с руки. Я быстро оглянулся. Зеркало! ОНИ не отражаются!

Зеркала в комнате не было.

— Синьор де Гуаира? — В ее голосе теперь слышалось удивление. — Что с вами, Адам? Что вы себе вообразили?

— Что вы мертвы. — Я глубоко вдохнул, пытаясь поймать непослушный воздух. — Я вообразил, что вы мертвы, Франческа…

Она слушала, не перебивая и не переспрашивая. Наконец кивнула.

— Клара… Мы называли ее Климена. Вы ее, наверно, не помните.

Климена? Чернявая крикливая девица, вначале в чадре, после — в ярком платье? Та, что громче всех интересовалась моим сценическим прошлым, а затем безуспешно пыталась подсесть ближе?

Она?!

Окровавленный труп под пыльным балдахином…

Она?

Я не всматривался в мертвое, залитое кровью лицо. Зато запомнил руки. А ведь пальцы, тонкие, изломанные последней мукой, — тоже примета.

Рука девушки была затянута в черный шелк. Другая, без перчатки, — спрятана за спину.

— Вы были, так сказать, в ее вкусе, синьор Адам. После той вечеринки она хвасталась, что обязательно узнает вас поближе. Узнала…

— Странно, что вы оплакивали меня, сьер Адам! По-вашему, я из тех, кто вешается на шею первому встречному? Как вы могли даже подумать! Белое платье, между прочим, не мое, оно из реквизита, а такие мантильи носят всюду… Не ожидала! Если я и поцеловала вас в то утро, то вовсе не потому…

Суровый выговор пришлось глотать молча. И действительно, почему я подумал о Коломбине?

— Я… Я, наверно, пойду…

Совершенно забытый и никому не интересный сьер еретик сделал жалкую попытку встать из-за стола. Я дернул бровью. Он понял.

— Могут возникнуть сложности с отпеванием, Франческа, — неуверенно начал я. — Вы же знаете обычаи…

— Поповские обычаи! — Ее темные глаза сверкнули. — Не пытайтесь казаться добрым, синьор де Гуаира! Клара — протестантка, так что даже вы ей ничем не поможете.

Да, не помогу. Ни я, ни даже Его Святейшество.

— Мы уже договорились, ее похоронят за оградой еврейского кладбища. Как и положено хоронить людей нашего ремесла.

Перчатка вновь скользнула на руку. Черное шло синьорине капокомико, но кто-то, уж не за левым ли плечом, пожалел, что мне так и не удалось взглянуть на ее пальцы.

Зачем? Ведь она жива, она — передо мною, погибла совсем другая!..

Тот, за левым плечом, кривил узкий рот…

— Пойду. Не провожайте, я пришла не одна… Дверь хлопнула. Я прислушался, но чуткие половицы в коридоре отчего-то молчали.

Командор уходил безмолвно.

— Налейте!

Сьер Гарсиласио дернулся, потянулся к кувшину, рука дрогнула…

— Ладно, я сам…

На этот раз я даже не почувствовал вкуса, словно в кувшине оказалась тибрская вода.

— Мне очень жаль, сьер де Гуаира, что эта девушка погибла. Всегда сочувствовал актерам.

Мне тоже было жаль несчастную, так неудачно сыгравшую свою последнюю роль. Подкупили? Запугали? Впрочем, роль подсадной утки не бывает удачной.

За левым ухом засмеялись. Я сделал вид, что не заметил. Интересно, зачем приходила Франческа? Ей не нужна была моя помощь, да и сочувствие, кажется, не требовалось.

Проверяла, здесь ли я? Не исчез ли, не спрятался? Ведь точильщика уже не пришлешь!

Хохот за левым ухом стал громче. Сегодня утром я поверил своим глазам. Чему верить теперь?

— Хватит!

Сьер Гарсиласио удивленно поглядел на меня, но я говорил не ему, а самому себе. Себе — и тому, хохочущему.

— Вернемся к тому, что может предложить вам Черный Херувим. Вы мне действительно нужны, сьер де Риверо. Но вначале расскажите все, что помните о краковском профессоре астрономии.

Я ждал, что он переспросит, но парень понял меня сразу. Да, неглуп!

— Хорошо! — В его глазах снова был знакомый вызов. — А взамен…

— Взамен? — восхитился я. — У вас сегодня хорошее настроение!

Его тонкие губы действительно улыбались. Или просто кривились — не разберешь.

— А мне уже нечего терять, сьер иезуит! К тому же даже Черный Херувим всегда предлагает что-то взамен. Я вам — о мессере Алессо Порчелли, вы мне — о Джордано Ноланце. Идет?

…Пожелтевший пергамент, неровный готический шрифт — и маленький ножик, чтобы выпустить каплю крови. Кажется, мы подписали договор.

Я напрасно беспокоился о славном шевалье. Синьор дю Бартас оставался неотразим — даже за толстой железной решеткой, даже небритый и непохмеленный.

Как я понял, томик без обложки оказался с ним. Судя по унылым физиономиям рассевшегося по углам сброда, эта рецитация — далеко не первая. Ничего, они еще про принца Бурбона услышат!

К счастью, городская тюрьма — не монастырь Святой Минервы. Здесь можно читать сонеты, можно даже общаться с друзьями через ржавые железные прутья.