Андрей Валентинов - Небеса ликуют

— Ин ладно, пан зацный! То прошу, поговорим! Дю Бартас тревожно заворчал, но я легко хлопнул его по плечу.

— Прорвемся, шевалье!

Между тем брат Азиний, воспользовавшись моментом, бухнулся на четвереньки и резво пополз в нашу сторону. Ему не мешали.

— А вы, панове молодцы, за этими смотрите! А за девкой — особливо!

Панове молодцы согласно закивали, не отводя глаз от панны Ружинской. Грязная Сорочка облизнулся.

Мы поднялись чуть выше, на невысокий песчаный горб, откуда хорошо был виден берег. Я быстро оглянулся, надеясь заметить сьера Гарсиласио, но того и след простыл.

Кажется, запас храбрости у него кончился еще на переправе!

— Ну, говорите, пан добродий!

Вблизи он смотрелся не таким страшным. Чуть старше меня, такой же загорелый, костистый. Усы черные, зубы крепкие, взгляд — хитрый.

Даже не хитрый — хитрющий.

Я открыл захваченный с собой мешок, встряхнул, достал небольшой свиток.

— То дозвольте отрекомендоваться, пане значковый. Адам Гуаира, гидравликус. Строю плотины, запруды, каналы, мельницы водяные. Прибыл сюда по приглашению воеводы киевского моцного пана Адама Кисиля для возведения мельниц в его местностях, о чем писал он в миланский торговый дом Барди год назад. Меня же направили, потому как в деле своем весьма я искусен и русинскую речь ведаю. О чем и грамота имеется, самим паном воеводой подписанная.

Этот свиток — все, что удалось достать в Риме. Приглашение было настоящим — и печать, и подпись. Почти настоящим…

Я понадеялся, что пан значковый не силен в грамоте, но ошибся. Читал он долго, внимательно, еще дольше разглядывал печать.

— То пан Адам с воеводой нашим тезки? Так-так! А ведает ли пан Адам, что владетельный пан Кисиль еще в прошлом году к ляхам клятым перебежал? А как мы того пана воеводу изловим, то меж тарпанами дикими привяжем и на четыре стороны по ковылю разнесем. И будет пан Гуаира в райских садочках пану Кисилю мельницы строить!

…Подправленные дату и имя он не заметил. Приглашение было написано десять лет назад.

Оставалось пожать плечами. Я — человек маленький.

— На все воля Божья, пане значковый! Надо будет, и в раю мельницы выстроим. Рек там много, с четырех концов Эдем окружают.

…Имя одной — Фисон, второй — Гихон, третьей реки — Хиддекель, четвертая же река Евфрат. Дернет сейчас этот усач рукой — и строить мне там запруды до Страшного Суда…

— Мельницы, значит? Так то и есть химерия, про которую мне пан гидравликус говорил?

Он уже ухмылялся, скаля белые зубы, словно волк, исповедующий ягненка. Волк еще не знал, что встретил ягуара.

— То не химерия, — улыбнулся я, пряча бесполезный свиток. — Химерию пан значковый уже видел. Пан думает, что то девка?

— А может, и молодица, — охотно согласился значковый. — Моим хлопцам — все одно. Соскучились по бабьему мясу!

— То не девка. То четыре тысячи цехинов.

…Посыл третий и главный — все любят золото. И бандерайты, и кастильские идальго, и днепровские черкасы…

Ухмылка исчезла. Медвежья Шкура обратился в слух.

— Знатно! — молвил он наконец. — Я и гляжу — панна не из простых! Вот, значит, отчего у Кичкас веремия учинилась! Знатно, знатно!..

С минуту я раздумывал. Сейчас он предложит честно поделиться: нам — жизнь, им — цехины. Ради мешка с золотыми панове молодцы отвезут «девку» хоть в далекий Гомель, хоть в Бэйпин. Оно и лучше — не надо будет тащить панну Ружинску с собой. Хлопцы, конечно, по бабьему мясу соскучились, но не беда. Жива останется.

Это, конечно, выход. Но Самарка рядом, совсем рядом!

— То пан значковый видел еще не всю химерию, — усмехнулся я, доставая карту. — В Риме я познакомился с одним человеком…

У берега все оставалось по-прежнему. Возле границы нашего маленького полуострова возвышался грозный дю Бартас со шпагой в руке. Панна Ружинска присела рядом, глядя куда-то в сторону, на ровную гладь реки. Брат Азиний врос коленями в песок, сунув прыщавый нос в молитвенник.

Трое панов молодцов расселись по кругу, не выпуская оружия из рук.

Волки!

Увидев нас. Грязная Сорочка неторопливо встал, скривился:

— То что-то вы долго, пане значковый! Ну как, пластать латинщиков будем али откуп дадут? Да только чтоб сперва девка…

— Тут и разложим! — хохотнул владелец мушкета. — А пручаться станет, на реку отвезем и покрестим! Как тех баб в Трабзоне! А не захочет, ядро к ногам привяжем!

Краем глаза я заметил, что наша гостья встала и вновь скрылась за могучей спиной дю Бартаса. Шевалье, ничего не поняв, на всякий случай повел плечами.

— Цыть! — Медвежья Шкура окинул взглядом всю нашу «кумпанию» и хмыкнул. — Все будет, хлопцы! И путря, и борщ, и к борщу пампушки! А сейчас меня слухай!

Он поступил умно — как и я бы на его месте. Лошадей — и наших, и своих — брали с собой. Грязная Сорочка, получив мушкет вкупе с пороховницей, оставался на берегу с приказом глаз не спускать и держать нос по ветру.

Последнее было даже лишним. В степи пешим далеко не уйти, а камышовые плавни «панове молодцы» знали, как свой карман.

Оставался Днепр, но несколько точных ударов топорика-келепа превратили наш паром в бесполезные дрова.

Не убежишь, не уплывешь, не спрячешься.

Оставалось ждать к борщу пампушек.

Плавни остались за спиной, в лицо пахнуло свежим ветром. Знакомый ковыль, невысокие холмы у горизонта, яркое весеннее солнце над головой…

Степь! Оказывается, я уже успел соскучиться!

Из густой травы выглянула неосторожная дрофа, округлила желтые глаза, отпрянула назад, в зеленое море.

Страшно серой! И не только ей. Мне, признаться, тоже.

Медвежью Шкуру звали Васылем Челобитько, владельца жупана и высокой шапки — Пилипом Щуром, а рябой и безносый в татарском халате отзывался на Мыколу Горбатько.

Имя и прозвище Грязной Сорочки мне не сообщили, а я и спрашивать не стал.

Все четверо — с Микитиного Рога, где среди густых плавней затаилась Сичь, степной Порт-Ройял удалых днепровских корсаров. Пан значковый со своей ватагой «шарил» по днепровским берегам, высматривая татар и неосторожных путников. Им не везло: за месяц мы были первыми. Значит, теперь не повезет нам.

От смотрите, пане Адам! За той могилой — Самарка.

То смотрю, пан значковый.

«Могилой» они называли курган. Все-таки я здорово подзабыл русинский! А может, и не совсем забыл, просто здесь, на полдне, говорят по-иному, чем в Белой Руси или в Галичине.

— Так выходит, пане зацный, товарищ ваш сам ту мапу вам подарил?

— Так и было, пан Васыль.

— То добре!

«Мапа» — карта. В моем рассказе ее подарил мне дальний родич, чье добро пропало в Киеве во время погрома. Верный приказчик спрятал золото у Самарки.