Виорель Ломов - Архив

– Нарком путей сообщения, – сказал Суворов.

– Каганович? – насторожился капитан. – Не похож.

– Мирский. Вон написано. («Хорошо, только одна фамилия, без титулов и званий, и год не указан. Почему он в нашем архиве?») Это до Кагановича еще.

– А, – сказал капитан. – Отправляйте!

Он козырнул и удалился с солдатами. Пружинистая походка заметно выделяла его из прочих военных. Он шагал стремительно и собранно, словно видел перед собою цель. Так гепард гонит и нагоняет антилопу. «Тому, кто ему нужен, здорово не повезет», – подумал Суворов.

В Нежинск контейнеры из Москвы прибыли только в августе. Суворов уже отчаялся их получить. Взяв в институте машину, он завез один контейнер домой, а остальные привез в институт, где до вечера разгружал их вместе с сотрудниками кафедры.

Поздно вечером он пришел домой. Дворник Егорыч помог ему перетащить мебель и коробки из контейнера, получил свой пузырь и удалился на отдых. Уже за полночь Георгий Николаевич сел на стул и с трудом перевел дыхание. Ноги его противно дрожали, а руки и поясница ныли и тянули. «Совсем отвык от физических нагрузок, – подумал он. – А если сейчас в окопы?»

– Что там? – спросила Ирина Аркадьевна, которая в этот день недомогала и лежала в своей комнате. Надя поступила в институт и была на сельхозработах в одном из районов области.

– Оборудование и материалы для экспедиции. Ирина Аркадьевна, я об одном попрошу вас. Убирать в этой комнате не надо, хорошо?

– Хорошо, я понимаю. Вы лучше закройте комнату на ключ. Все-таки военное время, а там материалы экспедиции.

«Для архива еще настанет его время, – думал Суворов. – Настанет прекрасный день, и его выложат из коробок на столы и полки. Опишут, присвоят идентификационные номера, реставрируют, расставят на полках хранилища музея или выделят для него целый зал. И там, в витринах и на подиумах он предстанет гражданам как живое свидетельство той жизни, которая была до них, но в которой уже было место всем им. И они увидят, в каких условиях зарождалась их собственная жизнь, и, может быть, поймут немного больше в самих себе».

По радио вдруг вспомнили о полководце Суворове, жаль прослушал, что именно.

Вскоре с сельхозработ вернулась Надя. Она загорела и повзрослела. Суворов невольно обратил внимание, как ревниво перехватила Ирина Аркадьевна их встретившиеся после долгой разлуки взгляды. Во взгляде Нади Георгий Николаевич увидел глубокое чувство, а в глазах Ирины Аркадьевны то, чего боялся увидеть больше всего, – отчаяние преданной любимым человеком женщины. О своем взгляде он ничего не знал, так как находился в страшном смятении.

– Ну что? – спросила Ирина Аркадьевна, когда они с Суворовым остались одни. – Сегодня и решим?

Накануне они весь вечер обсуждали, как и когда провести свадьбу, чтобы не возбуждать лишних разговоров в годину страданий.

– Конечно же, здесь, не в ресторан же идти, – категорически заключил Суворов, хотя Ирина Аркадьевна, разумеется, не того хотела для своей дочери. Но тут Георгий Николаевич был непреклонен, и она не стала настаивать на ресторане, всевозможных изысках и помпе. Была категорична лишь в одном: молодожены прямо со свадьбы должны отправиться в свадебное путешествие.

– Помилуйте, Ирина Аркадьевна! – воскликнул Суворов. – Да кто ж нынче разъезжает по свадебным путешествиям?

– Куда-нибудь в деревню. Дома отдыха-то еще работают?

– Исключено.

– Тогда отправьте куда-либо меня. Хоть в могилу, – прошептала она.

Суворов расслышал и потер себе лоб.

– Хорошо. Свадьбу назначим на пятнадцатое сентября, на день отъезда в экспедицию. Отсюда прямо в тайгу. На две недели. Не Венеция, ну да что поделать. Во всяком случае, комаров не будет. Уже хорошо. А что?

– Прекрасно, – согласилась Ирина Аркадьевна. У нее не было сил обсуждать больше никакие варианты. «В тайгу так в тайгу – только чтоб врозь!»

Обсудили платье, гостей (не больше двадцати человек), меню, не ясно было со свидетелями. И, понятно, надо было сделать Наде еще и официальное предложение.

– Сегодня, – кивнул головой Суворов.

Ирина Аркадьевна ушла к Наде. Та приводила себя в порядок к праздничному ужину, который приготовила к ее приезду мать. Георгий Николаевич переоделся. В прежние годы он возвращался из летних экспедиций огрубевшим и загоревшим до черноты, но сейчас был бледен и не по годам тонок. Летние хлопоты, связанные с эвакуацией московской кафедры, порядком вымотали его. На все просьбы направить его на фронт ответили отказом, а в последний раз решительно запретили даже думать об этом. «Может, оно и лучше, что свадьба. Значит, судьба. У мужиков, видать, у всех одна судьба: не война, так женитьба».

Пожалуйста, подождите

А вот к Инессе Рембо отнеслись с большим пониманием и, несмотря на протесты Караваева, уважили ее просьбу и направили как переводчицу в спецшколу в Поволжье.

Суворов поправил цветы в вазе, подошел к зеркалу, заметил в височках несколько седых волос, вздохнул и сел на диван. «Седина в голову, бес в ребро», – повторял он, рассеянно глядя на дверь комнаты, за которой готовилась к выходу замуж его будущая жена Надежда Алексеевна, Надин. Он прозевал их выход. Устав ждать, он встал и прошел в кабинет, а когда вернулся в гостиную, посреди комнаты стояли Ирина Аркадьевна и Надя. Суворову показалось, что он вновь окунулся в годы юности, когда на женщинах были роскошные платья, изысканные украшения, когда от них тонко слышался аромат духов, когда их очи таили волшебную глубину, а их пленительные белые руки, казалось, могли удержать от войны весь мир; в те невозвратные годы, когда у самого на сердце от иллюзии вечности прекрасного были одновременно печаль и восторг. Суворов подошел к женщинам, поцеловал руку Ирине Аркадьевне, потом Наде, церемонно пригласил их к столу. Подвинул стулья за дамами, открыл шампанское, разлил по бокалам.

– Дорогая Ирина Аркадьевна. Прошу руки вашей дочери Надежды Алексеевны, – ровным голосом произнес он, буквально слыша, какая буря бушует в его груди. И не дожидаясь от нее давно уже решенного ответа, обратился к Наде – Милая Надя, прошу вас стать моей женой.

Ирина Аркадьевна, два раза кивнув головой и, не в силах вымолвить ни слова, со страхом (и надеждой) глядела на дочь. Та молчала и смотрела в стол. Казалось, она молится.

– Я благодарна судьбе, Георгий Николаевич, – наконец сказала Надя. – Я рада ответить вам моим согласием, Георгий.

«Вот и всё», – подумал Суворов. На лице Ирины Аркадьевны было торжество и страдание, но это уже не так трогало его, как пять минут назад. Суворов поцеловал будущей теще и невесте руки и сел на стул. Ему казалось, что он свалил с плеч груз, который тащил на себе всю жизнь. Груз, который был отнюдь не легче всей его работы, архива, того внутреннего беспокойства и несогласия с миром, не оставлявших его ни на минуту с того далекого двадцать первого года.