Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа

– Ах, мадам, желал бы я быть самой политикой, – только и попенял герцог, усаживая жену в карету и целуя ей, на прощание, руки. – Вы тогда любили бы меня больше всего на свете…

– Какое счастье, что вы не политика, сударь, – в тон ему ответила герцогиня. – Иначе мне пришлось бы ненавидеть вас всей душой.

Париж остался позади, и Танги дю Шастель облегчённо откинулся на спинку своего сиденья.

– Ну, вот и всё! – выдохнул он. – Я очень рад, герцогиня, что все ваши дела благополучно устроились.

– Наши дела, Танги, наши, – поправила мадам Иоланда. – Вы теперь моё доверенное лицо и должны хорошо понимать, что дела у нас теперь общие, и что это далеко ещё не всё. Впереди заботы более сложные, в которых мне понадобятся и ваша храбрость, и ваше благородство…

– И моя безграничная преданность вашей светлости, – посерьёзнев лицом, добавил дю Шастель.

Он готов был горы свернуть, лишь бы выразить мадам Иоланде глубочайшую признательность за доверие, новую должность и, как ни странно бы это прозвучало с точки зрения расчетливого королевского двора, за своего воспитанника.

Сознание Шарля в эти дни словно раздвоилось – с одной стороны, уехать из Парижа и из Лувра было очень даже неплохо, но, кто может сказать, что за жизнь ожидает его в Анжере? Танги на герцогиню только что не молится, но он вассал, ему так и положено. А Шарль слишком мало общался с будущей тещёй, чтобы, хоть что-то о ней понять. Вроде, высокомерна и неприступна – даже с его матерью говорила немного свысока. На самого Шарля внимания обратила не больше, чем все другие, и он совсем уж было решил, что меняет одно тягостное положение на другое, но сегодня утром, когда мальчик вышел к карете, все анжуйские рыцари приветствовали его, по меньшей мере, как дофина.

К подобным почестям Шарль приучен не был, поэтому слегка замешкался и даже глупо оглянулся – уж не случилось ли чудо, и не вышел ли его проводить старший братец Луи, или, спаси Господи, отец?!

– Идите сюда, сын мой, – ласково позвала от кареты мадам Иоланда. – Я позволила себе пригласить к нам в попутчики господина дю Шастель. Официально он вам больше не слуга, но, если ваше высочество полагает такое соседство для себя нежелательным, господина дю Шастель уже ждёт осёдланная лошадь.

Выходило так, будто герцогиня с ним советуется. И это было сказано громко, при всех, и без тени насмешки! И совершенно не готовый к чему-либо подобному, Шарль повёл себя ещё глупее. Зачем-то нахмурился, раздул щёки, буркнул что-то невразумительное, полез в карету, поскользнулся и обязательно бы упал, не подхвати его стоявший возле дверцы дю Шастель.

«Вот теперь все точно начнут смеяться», – подумал мальчик в отчаянии. Он забился в самый угол кареты и обречённо ждал нравоучений или порицания, которыми его мать давно бы уже разразилась. Но снаружи слышались только обычные предотъездные возгласы, герцогиня и Танги вели себя так, будто вообще ничего не случилось, а потом кто-то скомандовал отправление, и они поехали, медленно пробираясь по узковатым парижским улочкам.

От сладостей, предложенных мадам Иоландой, Шарль отказался, но сладкого вина выпил. На вопрос, тепло ли ему, только молча кивнул, и так же молчаливо подтвердил догадку герцогини о том, что «мальчик просто не выспался». Карету немедленно остановили, отдали необходимые распоряжения, и, уже через минуту, Шарль был со всех сторон заботливо обложен подушками и укрыт меховой полостью.

– Настоящий воин никогда не упустит возможности хорошо поспать, – подбодрил воспитанника дю Шастель, когда они поехали дальше. – Отдохните, сударь, последние дни были для вас слишком тяжелы.

Мальчик послушно закрыл глаза.

Да, волнений за последние дни накопилось слишком много. Хоть и повзрослевший прежде времени, но ещё не крепкий детский мозг требовал отдыха и разрядки. И, каким бы туманным ни представлялось будущее, мерное покачивание кареты быстро сделало своё дело, убаюкав переволновавшегося Шарля не хуже детской колыбели. Щека его мягко утонула в теплом мехе воротника, голова затылком ткнулась в большую волосяную подушку за спиной, а перед глазами поплыли видения. Сначала это был портрет немного надменной девочки с золотой сеткой на волосах, а потом он вдруг слился с полузабытым образом доброй женщины, ухаживающей за ним в ту пору, когда он был ещё совсем маленьким и думал, что у него есть мать… Больше Шарлю ничего не виделось.

– Смотрите, Танги, кажется наш принц заснул, – заметила мадам Иоланда.

Она наклонилась вперед, чтобы снять съехавшую на лоб мальчика шапку, и внимательно всмотрелась в его лицо. Во сне оно стало совсем детским, открытым и очень несчастным.

– Он не слишком чувствителен?

Дю Шастель покосился на недавнего воспитанника.

– С ним не лучшим образом обращались, мадам.

– И вас это задевало?

– Да… Я рыцарь, ваша светлость. И рыцарские законы учил, как все, перед аналоем. Теперь это мои молитвы, одна из которых гласит, что щит рыцаря должен быть прибежищем слабого и угнетённого.

– Впервые слышу, чтобы королевского сына называли слабым и угнетенным.

Герцогиня откинулась на спинку своего сиденья.

За окном тряско двигалось обширное поле с черными точками ворон. Не так давно рассветившееся восходом небо, нежно румянилось, обещая день ясный и солнечный. И рядом с уснувшим принцем, вся эта езда казалась покойной и умиротворяющей.

– Да.., королевский сын, – медленно повторила мадам Иоланда.

Было слышно, как снаружи начальник стражи что-то громко крикнул своим лучникам, которые, спустя мгновение, проскакали вперед – видимо расчищать дорогу.

– Этот мальчик через несколько лет должен будет стать нашим королём, – произнесла герцогиня, словно говоря сама с собой. – Королем, способным остановить эту глупую войну не перемириями, не уступками, а полной и окончательной победой Франции, чтобы в глазах потомков заслужить прозвище «Победоносный»…

Карета остановилась, и мадам Иоланда замолчала, опасаясь, что проснется Шарль. Но, как только двинулись дальше, и мальчик, сонно повозившись, затих, она снова заговорила.

– Я вовсе не призываю вас, Танги, забыть свои рыцарские принципы, но думаю, что вам следует пересмотреть своё отношение к принцу.

– Оно и так будет пересмотрено, мадам, – заметил дю Шастель, – я ведь больше не служу ему.

– Да, конечно, вы больше не будете выносить его горшки и застегивать на нём камзол, но любить-то вы его будете, как и прежде – как «слабого и угнетённого», а мне именно этого и не надо. Шарлю отныне не следует искать утешения за вашим щитом. Теперь он должен учиться чувствовать за собой все рыцарские щиты Франции, а вы должны его этому учить, вне зависимости от того, кому с этой поры служите.