Владимир Шкаликов - Колымский тоннель

Ко мне был приставлен охранник. Очень добродушный старичок, очень с виду тихий. Даже не подумаешь, что при нем всегда был маузер. А он всегда был при мне. И днем, и ночью. Я, конечно, понимала, что он не столько меня охраняет, сколько просто караулит, чтобы не изменила мужу. Это меня смешило, потому что не так я была воспитана, чтобы грешить. Я этого старика презирала. И муж презирал. Но с виду у них все было вполне уважительно. Муж-то был моложе старика всего лет на десять-пятнадцать.

Имела я, конечно, все, чего хотела. Правда, хотела совсем немного. Птичек в клетке. Рыбок в аквариуме. Магнитофон с музыкой. Цветной элевизор (огромный такой сундук, без терминала, конечно, без телефона и называется — телевизор). Ковры, посуду, побрякушки — он все-все привозил сам. И я была счастлива. Несколько раз муж брал меня с собой на какие-то торжества, а однажды сводил в театр. Мне нигде не понравилось: чересчур людно. Я даже у родителей не гостила ни разу: большая семья, шумно и бедно. Представь себе, Вася, ничего больше не хотела. Я даже не помнила, что смотрю сон. Потом, когда проснулась, было стыдно: может быть, это и есть мой идеал, да я сама от себя его скрываю?

Все испортил старик. Он заболел, а мужу об этом не сообщил. Ах, Вася, я была такая пустышка, что не помню из этой жизни ни одного имени, ни одного названия, ни одной даты. День-ночь, летозима — вот и все.

Летом муж не бывал у меня подолгу. И как раз старик заболел. Он мне сказал, что не надо тревожить хозяина, сын его заменит, сын у него — тихий мальчик.

И старик привел своего сына. Верзилу и головореза. Он оружия не имел. Он без оружия мог все что угодно. Он меня изнасиловал в первую же ночь. Да так, что не оставил ни одного синяка. Специалист и животное к тому же. Но ведь и я была — животное. Только все-таки другое. Я об этом скажу потом.

Этот скот не только делал со мной что хотел. Он мне все рассказывал.

От него-то я и узнала, что я не единственная жена. Но ничего страшного я в этом не обнаружила. Я знала, что это нормально, а в передачах по телевизору — обман и пропаганда. По телевизору показывали как плохо живут люди в других странах, какие там голодные, рахитичные дети, какие злые полицейские, и как хорошо у нас: ударный труд, радостные улыбки, демонстрации с флагами и всеобщая дружба, любовь и равенство. Я презирала эту ложь для бедных. Я считала их рабами, а себя — свободной. Так научил муж.

Этот скот говорил, что папаша его вовсе не болен. Просто мой господин обидел его, и он решил таким вот способом отомстить. Конечно, дело рискованное, потому что я могу проболтаться. Но если я их выдам, они меня тут же убьют, потому что терять им все равно будет нечего. Я на это ничего не отвечала. Когда ужас первого насилия прошел, я окаменела и позволяла ему делать все, что он хотел. Все мое женское и человеческое принадлежало мужу, я даже в мечтах о близости с мужчиной представляла только мужа.

Я знала, что судьба двух негодяев в моих руках, а моя собственная судьба теперь была мне безразлична.

Этот скот говорил, что мой муж — самый большой подлец на свете. Что он заставляет всех простых людей трудиться только за кусок хлеба, а за непослушание бросает в подземную тюрьму и заставляет делать бессмысленную рабскую работу. Что он отбирает дочерей у отцов, а потом выдает их замуж за кого захочет, и эти подневольные мужья его благодарят. Что он грабит государство, но правительство закрывает на это глаза, потому что он их всех купил. Что всех, кто пытается его разоблачить, он просто уничтожает, даже следов не остается…

Я слушала эту ложь, я была как камень и думала только об одном: вот приедет муж, погодите…

Этот скот убеждал верить ему, доказывал, что видел все своими глазами, так как работает в личной охране мужа. Я молчала и думала об одном.

Этот скот требовал ответных ласк и умолял его не выдавать. Он был замечательным любовником и умел довести меня до такого состояния, что получал свои ласки. Но думала я только об одном.

Я тоже была животное, но я была хозяйское животное. К приезду мужа старик уже не болел, и сын его являлся только ночами. В первую же минуту я бросилась к мужу и все ему рассказала.

Муж знал, что у старика маузер, но не испугался. Он зарезал его при мне. Сына он велел поймать и бросить навечно в подземную тюрьму. Я поняла, что сын старика рассказывал мне правду о муже. Но это не имело никакого значения. Я выполнила свой долг и была довольна. А муж вывел меня во двор и велел подать ведро бензина. Когда ведро подали, он облил меня бензином с головы до ног, так, что не осталось сухого места, потом дал спички и отошел. Я знала, что так будет. Если и надеялась на другое, то без радости. Другое было бы — вернуться к родителям, испачкать всю родню своим позором.

Жизнь была мне обузой. Я без колебаний чиркнула спичкой…

Сигарета пахучая такая! Я спичку дымом погасила, в пепельницу положила и проснулась.

И опять, Васенька, я решила спать в Такэсиной мастерской. Мне было жаль бедную рабыню, но я уже понимала, что больше ее не увижу, и надеялась просто попасть в какой-нибудь приятный сон.

И опять не попала. Оказалась в такой тоске, что лучше бы и не смотреть. Может, лучше бы и не записывать, да жалко: ведь это тоже чья-то жизнь и даже весьма бурная, только по-своему.

Между прочим, удивительная новость: всегда думала, что сон — это немедленные действия, то, что сейчас, и вдруг оказывается, что возможны во сне — воспоминания! То есть, все равно что сон во сне. Бред в бреду! Даже до такого может докатиться человек, если его оставить совсем одного. Так-то, учти.

Сижу, старая, у окна и жду сына. Он работает в милиции, офицер. Живет с молодой женой у ее родителей, на другом конце города. Там ему ближе до работы. Но это предлог. Главное — жена с норовом. Сказала — будем жить с моими, и он не перечил. Еще один предлог, что его теща, его новая мама — педагог по образованию. "Полезно для ребенка." Пока девочка была маленькая, возили меня к ней, потому что я врач. А теперь — сама не приедешь, так и не позовут. И Ромочка раньше каждый день заезжал: "Мама, я котлеток привез. Мама, что починить?" А теперь он — Роман Романыч, некогда стало. Была мать моложе, была нужна. А теперь его Лерка выучилась на юриста, все с ней дружбы ищут, зачем ей старая свекровка — врач?

Сижу на грубой табуретке у окна и жду Роман Романыча. Завтра будет неделя, как жду. Тяжелое общее недомогание, и воды подать некому. Сижу и вспоминаю. Ромочка только родился, влачим жалкое существование. Мама, покойница, пошла работать, ей говорят: "Или пенсия, или зарплата, выбирайте". Объест она государство, если при своей заслуженной пенсии будет еще на него работать! Но зарплата на десятку больше, отказалась мамочка от пенсии. Пожили так полгода, Роман-старший говорит: "Ну, хватит. Будем вербоваться на Север". Мы оба врачи, завербовались в Североморск. Белые ночи, полярные ночи, холод, пурга, авитаминозы, ребенок болеет, продукты втридорога… Потом — северные надбавки, повыше коэффициенты, Ромочка уже в школе…