Владимир Шкаликов - Колымский тоннель

И начинается самая беда. Пока он был живой, хоть и выгнанный, мне труда не стоило держаться, на ожидании, что ли. А когда сообщили, что погиб, стало мое тело беситься. Виденья такие, что стыдно писать. И днем и ночью. Я умная, образованная, уговариваю, что это недостойно, ломаю себя, а тело озверело и готово наткнуться на что попало.

Можешь ты представить, каково мне работалось? Наверно, можешь. Но каково с детьми — этого ты не представишь, ты их не воспитывал. С ними надо пропасть терпения, они еще маленькие, а откуда терпение, когда все предметы, все слова, даже звуки музыки, даже краски — сплошь какие-то похотливые символы? А как я ненавидела всех женщин, которые хотя бы просто разговаривали с мужчинами! А как я не могла смотреть кино! А что я творила, когда оставалась одна!..

Но главное, Вася, что к мужчинам я оставалась при этом равнодушна. Даже хуже: брезгливость к ним после гибели мужа стала столь сильна, что меня от них знобило, как от клопов. Я молода, они за мной ухаживают, они мне нужны, но меня от них знобит и воротит. Не знаю, как бы я себя повела, если бы в этом сне вдруг появился ты. Может быть, просто проснулась бы. Муж на тебя не был похож никак. Ты стройный, а он был страшно могуч, квадратен и головаст. Как памятник. Знаешь, перед одним из корпусов университета был "сидячий" памятник одному биологу прежних лет, и когда я смотрела на него сзади, он вызывал во мне желание. Прямо при людях залезть к нему на пьедестал, представляешь? На мужа сзади походил.

Я поняла, что начинается болезнь. Я об этом почитала в специальной литературе: все совпадало. Литература советовала обратиться к психиатру, но я знала, что все психиатры у нас мужчины, они станут меня разглядывать, захотят прикоснуться — и так далее.

Как человек ученый, я решила искать спасение сама. Ходила по разу в плавательный бассейн и в спортзал. Лучше бы не ходила, особенно в бассейн: не знаю, каких сил стоило погрузиться в одну воду с голыми мужиками… Но это и натолкнуло меня на идею.

Представь себе, Вася: молодая-интересная женщина, доцент кафедры матанализа,

возвращается с работы, проверяет у дочек уроки, дает им задания, советы и наставления, кормит их и поздно вечером бежит за два квартала во дворец культуры. На ней брюки из грубой голубой ткани с заклепками, такая же куртка и спортивные туфли. Во дворце уже заканчиваются танцы, но нам туда не нужно. У нас кладовочка, в ней ведра, веники, швабры, тряпки и все такое. Доцент работает уборщицей на самом большом и грязном участке.

Когда уже проснулась, я стала думать, возможно ли такое? И додумалась, что на свете все возможно. Что может себе представить человек, то и возможно, потому что человек представляет только известное ему. А эти сны для меня — кино о чьей-то жизни. Откуда они — тайна. Может быть, из пространства, может, из моей собственной головы. Разве знает человек, что хранится в его памяти, как оно там уложено, чем искажено? Разве может быть человек уверен, что память предков не лежит в его клеточках? Я не удивлюсь, Вася, если приснюсь себе каким-нибудь животным и перегрызу горло другому животному. Кто докажет, что этот сон — не из моей родовой биографии?

А дальше было так. Я копошилась ночами в чужой грязи, вытирала подтеки после чужого отдыха, это было противно, как в бассейне, но в бассейне я была против чужих тел бессильна, а здесь я боролась против них, я уничтожала их следы, окружала себя первичной чистотой, из которой собственноручно изгоняла человеческую скверну. Если тебе это непонятно, прими просто как факт: грязная работа приносила мне облегчение. После уборки я садилась посреди этой чистоты и получала столько свободы и покоя, сколько мне достаточно для завтрашнего вечера, пока снова не накопится грязь. Можешь не верить, но в свой единственный выходной вечер я мучилась и не находила себе места. Этот вечер мы с дочками посвящали уборке квартиры.

Вася, я нашла научно обоснованное и практически подтвержденное средство спасения. Я вошла в колею. Я почти достигла равновесия между страстью и брезгливостью. Я уже начинала гордиться собой… Был даже эпизод, который я впервые за год мучений назвала бы забавным. После уборки я села на край кадки, в которой росла пальма. Было поздно, безлюдно, чисто, покойно. Я совсем забыла, что деда-вахтера заменяет молодой электрик, который ко мне неравнодушен. Негодяй воспользовался тем, что во всем доме нас двое, запер входную дверь и подкрался ко мне. Можешь представить, какое это было животное, если оно решило, что паркетный пол может заменить настоящей женщине постель. Пришлось вызвать "скорую" и оставить его инвалидом прямо под пальмой.

И тут появился муж. Не погиб и даже похорошел. Вася, это было похоже на наш с тобою выход из пещеры. Мир засверкал и запел. Возлюбленный припал к моим стопам и признался, что он нарочно организовал свою погибель, чтобы дать мне настоящую свободу. Сам же он любит только меня и, если за этот мучительный год я ни с кем не связала свою жизнь, он был бы счастливейшим из смертных и так далее.

Я очень обрадовалась, что он жив, и прогнала его.

Говорить тут больше не о чем, перехожу к следующему сну.

Что сильнее страха? Кто сам не пробовал, тот заговорит о воробьях, которые бросаются на собак, о вражеских амбразурах и тому подобном, чтобы получилось, что сильнее страха — отчаяние. А я скажу точно: страх — самое сильное чувство в человеке, и сильнее не бывает.

Ты догадался, о чем будет сон? То-то.

Человек храбр, пока у него есть шанс. Пока мы удирали от Кешки, мы его не боялись. Потому что у меня был ты, а у тебя был автомат. Но разве мы от Кешки удирали? От кого мы удирали, те бы нам шанса не дали. Но это еще не сон. Это так, мысли. А вот сон.

Сижу перед зеркалом — любимое занятие. (Ах, Вася, вот почему наши предки боялись зеркала: они видели его во сне!) Смотрю на себя, а за спиной кто-то стоит. Оглядываюсь — никого. Откуда ему быть: все на запорах, все, что открывается. И опять смотрюсь. Примеряю драгоценности. Знаю, что их до меня носили. Знаю, как они добыты. Но люблю быть красивой. Притом — чтобы все настоящее, тяжеленькое. И потом — не очень-то я знаю, как их добыли. Может, с убитой сняли, а может, просто украли из квартиры. Сама не видела, так в чем же моя вина? Я не брезгливая, бог миловал. Я не уродина, даже более того. Сама-то перед собой — невинна. Сама-то перед собой могу я покрасоваться. Они ведь только и мои, пока у меня. А придет Жан Бажан — только я их и видела. Ему не жалко, он может и подарить. Только все равно не поносишь. Вот тебе, Розочка, деньги, иди в "Рубин" и сама себе подари. Любую побрякушку. Хоть легкую, хоть тяжелую. Беру эти деньги и прячу. И никаких побрякушек не покупаю. Потому что опасаюсь в них на люди выходить. Люди полюбуются тобой, потом одну подстерегут и — снимут. Хорошо, если с живой. Но это еще не страх. И та фигура, что появляется в зеркале — это тоже не страх. Так себе, галлюцинация. Рассказать Жану Бажану — обхохочет и скажет, что надо меньше глядеться. И спросит, появляется ли фигура, когда я без побрякушек. Не появляется? Вот и не надевай.