Владимир Романовский - Польское Наследство

Помолчали. Роберто, глядя Панкратиосу в глаза, спросил, —

– Почему?

– Мне неприятно об этом говорить, поскольку я на вашей стороне, и согласен с вами, коллеги. Но все-таки скажу, ибо это мой долг – как христианина. Патриарха устраивает нынешний Папа Римский. Поэтому Патриарх будет категорически против.

Прелаты нахмурились и погрустнели.

– Позор, это просто позор, – говорил горячий Кристоф, шагая по улице и норовя забежать вперед – Панкратиос еле поспевал за ним. – Пустобрехи. Список он представит! И что же? Каким это образом выбранный нами кандидат вдруг заменит ни с того ни с сего Папу Римского? Разве что придет в Рим во главе армии…

– Не спеши так, брат Кристоф, – попросил Панкратиос. – Я за тобой не поспеваю.

– А что ты думаешь обо всем этом? На самом деле?

– Я думаю, что перекладывание вины с Папы Римского на Неустрашимых ни к чему не приведет.

– Какое перекладывание! Неустрашимые не встречают сопротивления, поэтому…

– Они не встречают сопротивления потому, что большинство народа за них. Не будь Неустрашимых, был бы еще кто-нибудь.

– Согласен, но не значит ли это…

– Это значит, брат Кристоф, – сказал с мудрой улыбкой Панкратиос, останавливаясь и опираясь на посох, – что тебе следует идти помедленнее. Дай отдышаться пожилому человеку. Также это значит, что священники плохо справляются со своим долгом. Вспомни, друг мой, что апостолы были в первую очередь миссионерами. Нужно проповедовать – на улицах, в полях и лесах, в деревнях, чтобы люди слышали Слово. Это – главный долг христианина, вне зависимости от ранга. А там, где вместо священников и монахов проповедуют Неустрашимые, власть над душами достается именно Неустрашимым. Что и произошло в Полонии.

– Да, – Кристоф вздохнул. – Это тоже правда. Увы.

– Не спеши.

– Что делать, что делать! – Кристоф в отчаянии покачал головой. – Конец света, да и только.

– Не спеши, тебе говорят! Подождем до завтра, посмотрим, что за кандидаты.

– Ты веришь, что список будет представлен?

– Я не исключаю этой возможности, – голос Панкратиоса звучал спокойно, мудро. – Мне любопытно было бы взглянуть на этот список.

– Первым Роберто в списке поставит, разумеется, самого себя.

– Вряд ли.

– Почему?

– Он практичный, как все венецианцы. Зачем ему престол? Только лишние хлопоты. Не престол ему нужен, а удобный Папа Римский. А то ведь посланцы развратника Бенедикта постоянно требуют у Роберто отчета, а он этого терпеть не может.

Кристоф рассмеялся.

– Ты прав, Панкратиос. Ты совершенно прав. Я об этом не подумал.

– Ступай домой, Кристоф. Мне нужно поразмыслить, я приду позже. Постою покамест у реки в одиночестве, посмотрю на закат. Говорят – небывалое зрелище.

– Да, красиво.

– Иди же.

– Ты не боишься – один?…

– Я бывал здесь раньше. Город я знаю.

– Не задерживайся долго.

– Постараюсь.

Меж тем через Блуа двигался к Парижу обоз, состоящий из пяти крытых повозок. Именно этот обоз с нетерпением ждали молодые поляки в Париже – прибытие обоза давало им возможность хоть чем-то заняться, как-то действовать. Правда, не предполагали они, что обоз получится такой большой, и людей в нем будет так много.

Одну из повозок занимали четверо пожилых благородных польских мужей, ездивших в Рим в качестве послов польской оппозиции. В остальных четырех повозках творилось такое, что поляки все еще боялись порой обменяться мнениями по этому поводу – а с момента отбытия обоза из Рима прошло уже больше четырех недель.

На полпути между Орлеаном и Парижем обоз вдруг ни с того ни с сего остановился. Отодвинув полог, один из поляков высунулся из повозки, чтобы выяснить причину остановки. Справа по ходу, в полумиллариуме, зеленел легкомысленный галльский лес. Кругом чисто поле. Путь в этом месте – уже не страда имперская, мощеная известкой, но французский ухабистый неровный рут – поворачивал влево. На обочине стояла крытая повозка, запряженная парой лошадей. Возле повозки двое вооруженных всадников в одежде странного покроя. Рядом с задним колесом пристроен продолговатый стол, исполняющий обязанности (поляк даже протер глаза, так удивился) прилавка. За прилавком высился статный купец в венецианских одеждах. На прилавке помещались шелка, какие-то шкатулки, кубки, серебро. Поляк повертел головой – глушь, никаких селений не видать кругом, ни жителей, рут пустынен. И вот стоит на обочине венецианский купец и торгует венецианскими товарами. Что за наваждение!

Из передней повозки вылез и зашагал к прилавку человек, к которому у поляков еще в Риме возникло двойственное чувство, а теперь, за время пути, двойственность утвердилась. Человек подошел развязной походкой к прилавку. Поторговавшись с купцом, он приобрел у него внушительных размеров ларец. С этим ларцом он вернулся в повозку, но через некоторое время снова вышел к прилавку, и чуть ли не швырнул ларец к ногам купца, выругавшись по-италийски. Купец и бровью не повел. Человек стащил с прилавка бордового цвета бархатный кап, накинул на себя, крутанулся на одной ноге, снял кап, перекинул через руку. Небрежным жестом он бросил купцу какие-то монеты и снова ушел к повозке. Обоз тронулся дальше. Поляки, отодвинув задний полог своей повозки, долго смотрели на купца, очевидно ждущего прибытия следующих покупателей. Что было дальше, после того, как обоз отъехал на большое расстояние от импровизированного торга, они не видели.

(Дальше было вот что. Подождав, когда обоз скроется из виду, купец поднял ларец, брошенный недовольным покупателем, поставил на стол прямо поверх товаров, и открыл его. Быстро перебрав содержимое ларца – какие-то свитки с письменами – купец закрыл крышку и передал ларец одному из всадников. Другой всадник спешился и, взявшись за поводья, развернул повозку и погнал ее на юг, в сторону Орлеана. Купец же вскочил в седло и вместе со всадником, бережно держащим ларец в руках, углубился в лес).

Теперь следует рассказать, что это за обоз такой, а то ведь непонятно.

***

А было так.

Около шести недель назад, сразу по прибытии в Рим, четверо благородных поляков спросили первого встречного, где находится Палаццо дел Латерано, резиденция Папы Римского. Встречный показал где, и при этом улыбнулся странной улыбкой. Еще только по приближении к фасаду палаццо поляки заподозрили неладное. Из открытых окон доносились пьяные крики, смех и пение – а пели в папском палаццо отнюдь не псалмы.