Геннадий Прашкевич - Тайный брат (сборник)

Граненые стаканы, алюминиевые вилки, бутылка кессоновки, приевшаяся красная икра, соленый папоротник, розовый фруктовый пат и крупная, как свинья, курица. Ее, наверное, откармливали морскими гребешками.

Взяв небольшой вес, мы откинулись на спинки неудобных стульев.

Выпестыши степенно ели. Им хотелось показать Серёге, что они крепко его уважают.

Рядом за пустым столиком угрюмо сидели над одной-единственной чашкой кофе два тихих солдатика. Увольнительная или самоволка, это не имело значения, – денег у них все равно не было. Как и у бичей, занявших более отдаленные от нас позиции. Зато у выхода богато пили два богодула и с ними девица лет тридцати в облегающем, очень открытом платье и с челкой, густо падающей на скромный лоб. Что-то решив, девица вдруг без всякого стеснения пересела за наш столик.

«Ты здорово выглядишь», – сказала она Серёге.

«Это я курицу ем», – благодушно согласился он.

И мы сразу услышали: «Это ты не курицу ешь, а бабу у меня отбиваешь».

Голос нам сильно не понравился. Мы дружно подняли глаза. Богодулы, которых покинула девица, выглядели неслабо. Плечистые, багровые. Их лица, как морды сивучей, были обезображены белыми шрамами. Зато прямо за моей спиной находился распределительный щит. Если полезут, подумал я, свет вырублю.

«Это он у меня бабу отнимает».

«Да нет, это он курицу ест».

А Серёга правда ел курицу.

Но при этом он уже поглаживал под столом круглое колено девицы и одновременно подсказывал выпестышам, как правильно держать вилку и успокаивающе улыбаться все более мрачнеющим богодулам. Ко всему прочему он переманил за наш столик тихих солдатиков. «Граница на замке!» – объявил он и еще более успокоительно улыбнулся богодулам. Часто оборачиваясь (все-таки они оказались в самоволке, хотя и на казенном газике), солдатики начали выпивать. Мы им понравились. А закусывать они, наверное, решили потом, в казарме.

«Это он курицу ест…»

«Нет, это он бабу у меня отбивает…»

«Ну а если он бабу отнимает, то чего сидишь…»

Предупреждая драку, я поднял руку и вырубил свет. Правда, сразу спохватился, сообразил, что делаю что-то не то, и двинул рубильник обратно. Но поздно, поздно! В только что тихом, даже благостном кафе буквально за какую-то долю секунды произошли разительные изменения.

Дрались все! От двери до окна!

Дрались тихие солдатики, мрачные богодулы, худые бичи, дрались пэтэушные выпестыши Миша и Коля, Серёга красиво отмахивался от официантов стулом. Девица с челкой, густо падающей на скромный лоб, разбила бутылку кессоновки о голову обиженного ею богодула. Коньячный напиток выплеснулся на ситцевое платье. Девица удивилась: «Ой, чё это я?» – и твердой рукой ухватила другую бутылку.

Новая форма эмоциональной информации.

Из рук подъехавшей милиции нас вырвали солдатики.

«Это вы полегче, – сказали они милиционерам. – Вы же не тех вяжете. Эти все с нами. Вы вон тех богодулов вяжите, а этих не надо, эти с нами едут. В Менделеево. Мы им армейский барак сдаем».

Не все в их словах было правдой, но барак нам нравился.

Ревел в болотце за окном мощный хор жаб, по серым стенам прихотливо сползали капельки конденсата. Из небесного тропического жара с ревом, как тот же хор жаб, заходил на посадку голубой ИЛ-14. Друзья-солдатики никогда не оставляли нас. Судя по именам, они часто менялись, но количественный состав всегда оставался примерно равным. Они помогали нам в ремонте, они с удовольствием дегустировали кессоновку, они полностью взяли на себя кухню – всегда там что-то жарилось и варилось. Скука, служебная курильская скука сводила солдатиков с ума, они мечтали о жизни активной, заполненной, и они ее получили. Кстати, один из солдатиков оказался большим любителем техники, он обожал механические и кибернетические системы, он сам так сказал, и Серёга тут же предложил ему построить машину, достаточно точно фиксирующую интеллектуальную мощь.

«Человека?» – спросил солдатик.

«И женщины тоже», – уточнил Серёга.

«Это правильно, – заявил другой солдатик, поразительно похожий на первого. – Мы проверим интеллектуальную мощь Кислюка».

«А это кто?»

Солдатики переглянулись.

Серегин вопрос их здорово смутил.

Они и мысли не допускали, что существуют в природе люди, ничего и никогда не слышавшие о Кислюке.

«Это же наш сержант».

Впрочем, в добром местоимении «наш» особой сердечности не прозвучало.

А когда однажды в барак заявился сам Кислюк, солдатики привычно стушевались.

Они забились в самый пыльный и темный угол и только иногда посверкивали оттуда глазами, смягченными дозой кессоновки. Усатый коренастый Кислюк, осмотревшись и посопев, принял из рук Серёги полный стакан. Не закусив, даже не занюхав, он утер усы широкой ладонью и только после этого хмуро осмотрел меня, выпестышей, Серёгу, забившихся в угол солдатиков и большую машину для фиксации интеллектуальной мощи человека и женщины. Серёга и его помощники построили машину из велосипедного колеса, ржавых шестерен, подобранных на свалке, обрывка капроновой сети, поплавков, обломков стабилизатора, скорее всего бомбового, кожаных блоков, аккумулятора, цветных проводов, вполне работающего вольтметра и старого облупленного автомобильного рожка. В машину был еще встроен карманный магнитофон Серёги, снабженный наушниками. Ну и кто-то бутыль из-под виски «Сантори» внутрь сунул, она там хрустально отсвечивала.

Кислюк вторично утер усы: «Это что?»

Ему объяснили, и Кислюк приказал: «Включайте!»

Но вот странно. Стрелка вольтметра, мгновенно отзывающаяся на любое наше прикосновение к специальным выводам, на этот раз даже не шевельнулась. Кислюк непонимающе хмыкнул и кивнул одному из солдатиков – самому тихому и незаметному, призванному на службу с самой тихой и незаметной окраины самого тихого и незаметного села самой тихой и незаметной области, затерявшейся где-то на крайнем севере нашей родины. Солдатик почти незаметно прикоснулся к выводам проводов и стрелку вольтметра зашкалило.

Взоры всех обратились на Кислюка.

Сержант хмыкнул и снова коснулся машины.

Стрелка даже не шевельнулась, и сержант хрипло сказал: «Заклинило».

«Нет, – мудро покачал головой Серёга. – Это ты нисколько не мыслишь, сержант».

«Но я же существую».

«Ну, мало ли».

Кислюк задумался. Он, собственно, не настаивал на какой-то там своей особой разумности. Он считал себя существом коллективным. Этого достаточно. Армия умна, значит, и он умен. Сам по себе сержант имел право не мыслить, при этом существовать. Это в порядке вещей, ничего страшного. Настоящий сержант, пояснил он Серёге, прост как дыхание. Коллектив позволяет ему все свои силы отдавать исключительно работе. Выходить на уровень самостоятельного мышления сержанту совсем не обязательно. Высказав такую простую мысль, успокоившийся сержант Кислюк победительно заглотил еще один стаканчик кессоновки.