Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа

– Я не могу сказать больше того, что знаю. А знаю я одно – то, что Господь наш повелел мне свершить, кажется настолько страшным и тяжёлым, что мало найдётся охотников принять на себя такую ношу без его благословения и помощи.

В зале загудели. Никто не ожидал от деревенской девушки такой правильной, такой смелой речи. Как никто и не задумывался над тем, что имя Лотарингской Девы не просто звание, которое не надо подтверждать делом.

– Как же будешь ты вершить свою миссию, если страшишься её? – спросил Карл.

– Страшусь.., да, – чуть помедлила с ответом Жанна. – И время тянется для меня, как для женщины, ждущей ребёнка. Но, чем скорее наступит мой час, тем быстрее пройдут и страхи. Бездействие пугает ожиданием неведомого, когда же действуешь, ожидать уже нечего – надо только добиваться…

– Поразительно! – не выдержав, воскликнул кто-то в зале.

Карл сердито глянул в ту сторону, затем снова обратился к Жанне.

– А если завтра придёт известие, что французские войска одержали славнейшую победу, и враг разбит – что ты будешь делать тогда?

– Такое известие не придёт, мессир, – уверенно заявила Жанна. – Дофин одержит победу только с моей помощью, поэтому нужно спешить. Если до середины поста я не приду, а французское войско вступит в сражение, будет беда.

Карл с усмешкой развел руками:

– Ты до сих пор называешь короля дофином, как будто не знаешь, что он был коронован. Как же можешь ты предрекать, что случится до середины поста, живя в таком неведении о делах прошедших?

Жанна наклонила голову, то ли огорчённая, то ли разочарованная, но произнесла твёрдо и упрямо:

– Дофин может стать королем только короновавшись, как положено, в Реймсе. А то, что произойдёт, сама я, конечно же, знать не могу, но знаю лишь потому, что сказал мне об этом Господь.

– Ты слышала его голос? – вскинул брови Карл.

Жанна еле заметно повернула голову туда, где стояла Клод и ответила, кивнув, то ли ей, то ли себе, убеждая, что права:

– Я слышала голос святой, которая передала мне Его волю. И можете не сомневаться, мессир, эта святая Господа слышит.

Глаза на лице Карла застыли. Словно раздумывая над чем-то, он потёр пальцами лоб, потом откинулся на спинку кресла и, вдруг, громко заявил:

– Я желаю говорить с этой девушкой приватно, в присутствии только самых близких… Я желаю узнать о своей болезни, и не хочу посвящать в это весь свой двор.

Дамы и кавалеры даже не сразу поняли, чего хочет от них герцог. Уже почуяв, что зрелище их ожидает невероятное, все они продолжали топтаться на местах, пока Рене не разъяснил с нажимом:

– Его светлость просит вас удалиться, господа.

Только после этого все задвигались, засуетились и с поклонами поспешили к дверям.

Какой-то придворный, проходя мимо Клод, задел её плечом и, смерив хмурым взглядом деревенского мальчишку, прошипел:

– Ты чего стоишь? Убирайся!

Клод послушно двинулась было из зала, но, уже почти на пороге, путь ей преградил управляющий герцога.

– Тебе велено остаться, – высокомерно возвестил он и, покинув зал, прикрыл тяжёлые двери.

– Мне известно, что вы больны, ваша светлость, – зазвучал, тем временем, звонкий голос Жанны, – но я не умею исцелять.

– Я знаю.

Карла словно подменили после того, как ушли придворные. Поднявшись из кресла легче обычного, он сам подошёл к Жанне и, слегка нагнувшись к ней, поскольку был выше ростом, заявил, почти весело:

– Я знаю о тебе много больше, чем ты думаешь. И знаю от этого молодого человека.., который многому научил тебя когда-то, не так ли?

Не оглядываясь, герцог указал туда, где стоял Рене. Молодой человек не улыбнулся, и Жанна, явно растерянная, только молча кивнула.

– Не пугайся, – продолжал Карл, – здесь никто не будет требовать от тебя чудес. Но, прежде чем ты предстанешь перед нашим королём, я бы хотел убедиться, что твоё умение достаточно для той высокой миссии, на которую тебя облекли. Я знаю, что такое война. Там мало иметь крепость духа, который не спасёт, если не готово тело… Мой зять приготовил для тебя удобную одежду. Иди, переоденься и покажи нам всем, что к сражениям ты готова. Мадемуазель Мей тебе во всём поможет…

Теперь он обернулся и слегка кивнул даме под вуалью, которая не ушла за остальными придворными, а так и стояла у двери. Только теперь вуаль её была поднята, и Жанна, со странной смесью радости, удивления и какой-то непонятной тревоги, узнала свою давнюю воспитательницу, мадам Ализон.

– Её ты тоже знаешь, правда?

Снова молчаливый кивок.

– Ну вот, видишь, в моём замке ты, как дома – одни знакомцы. Ступай и ничего не бойся. А я…

Тут взгляд Карла снова замер и он, наконец-то, позволил себе посмотреть на Клод.

– Я пока побеседую с твоей подругой…

* * *

– Ну, здравствуй, деточка моя дорогая!

Мадам Ализон пылко обняла Жанну и, не отпуская, ласково погладила её по голове. Она сильно располнела за последние годы, но дородность нисколько её не испортила, скорее, добавила значительности и, возможно, чуточку высокомерия, которого прежде Жанна не замечала.

Как только герцог позволил им уйти из зала, обе, и мадам Ализон, и Жанна, как будто испытывали неловкость. Но стоило за ними закрыться двери в небольшую, уютно обставленную комнатку, где лежали разложенные на сундуке лёгкие доспехи для тренировок, как воспитательница и её воспитанница бросились друг к другу в объятия, разом ломая все неловкости.

– Так ты теперь живёшь в замке? – спросила Жанна, когда мадам Ализон отстранилась, чтобы достать из-за манжета платок, который немедленно вымок от её слёз.

– Живу… С той поры, как мадемуазель Катрин – младшая дочь его светлости – вышла замуж за мессира фон Бадена, мадам герцогиня изволила уехать, а его светлость велел мне перебраться сюда и жить при нём открыто… Я ведь давно при нём… И тот дом в Нанси, помнишь? Тоже им пожалован…

Она всхлипнула.

– Ты меня не осуждай, Жанна. Видно Господу это угодно, коли Он благословил нас пятью детками… И о прощении я каждый день молюсь… И то, что довелось с тобой ещё раз увидаться, может и есть то самое прощение.., уж больно я горевала, когда тебя увезли…

Губы мадам Ализон задрожали, и она расплакалась всласть, а Жанна, в полном недоумении, опустилась на табурет.

Из давнего прошлого само собой всплыло забытое детское воспоминание, как на первые вопросы об отце и матери ей было сказано, что спрашивать о них запрещено. И, каким удобным и простым тогда показалось, предложенное на вопрос «Почему?», пояснение:

– Ты – дитя Божье, – говорила ещё совсем молодая мадемуазель Ализон. – Твой отец – Господь Всемогущий и надо ли желать другого? А я буду любить тебя, как мать…

И она, действительно, была заботлива. И учила молиться истово, старательно, словно замаливала какой-то грех…