Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа

Господин де Бодрикур нахмурился и опустил, было, голову. Но, когда снова заговорил, вскинул её, почти с вызовом.

– Я дважды тебя прогонял и достаточно решительно. А тут вдруг, бац! и не просто принял, а ещё и выполнил все требования – далеко небезобидные, кстати – да ещё и после одной только короткой беседы… Думаешь, те кому ты не нужна возле короля, назовут это Божьим вразумлением? И не надейся! Только колдовством и дьявольскими кознями! Но, если провести обряд.., если позвать свидетелей – а в них недостатка и так не будет – и заручиться церковным вердиктом, хотя бы о том, что ты не от нечистого… О-о! Тогда обвинить тебя в ереси и колдовстве будет трудно. По крайней мере, тем, кто стоит возле короля…

Господин де Бодрикур перевел дух. Он уже и не помнил, когда бы ещё говорил так долго и так складно. И, хотя, в глубине души, вполне честно признавал, что другого такого случая может никогда и не быть, всё же остался доволен, и своей речью, и, что важно, её доводами. Жанну они, похоже, убедили, потому что возражать дальше она явно не собиралась, но и уходить не спешила, хотя, по мнению коменданта, должна была скорее бежать домой и собирать вещи.

– Тебя что-то смущает? – спросил де Вьенн.

– Я хочу знать, что случилось? – тихо спросила Жанна. – Орлеан пал?

– Нет. Жан Бастард его ещё удерживает. Но разбито наше подкрепление, и надежды у него почти не осталось.

– Она только что появилась, – сказала девушка, поворачиваясь к дверям. – Я уверена, теперь всё будет хорошо.

Вечер

Господин Экуй тяжело опустился на колени перед распятием.

Он уже давно не молился. Во всяком случае, сам так думал, не считая свои каждодневные, обязательные ритуалы истинной молитвой. Теперь всё было по-иному…

Освобождённый мадам Аларде, Экуй, конечно же, увязался за процессией к дому каретника, но внутрь не заходил. Его мало интересовал условный обряд, который собирался провести отец Фурнье, да и с господином де Бодрикуром встречаться не хотелось. Однако всему его существу требовалось находиться рядом с тем местом, где, наконец-то, вершилось дело, угодное Господу.

В том, что оно было угодным, господин Экуй не сомневался. Отъезд Жанны к королю и ему представлялся последней надеждой – той спасительной веткой, которая посылается всем, сбившимся с истинной дороги слепцам, на краю пропасти. Почувствуют, ухватятся – спасутся. Не почувствуют – туда им и дорога, в пропасть… Хотя, счастливое «прозрение» господина коменданта очень уж волшебным не казалось – по твердому внутреннему убеждению Экуя, иначе просто и быть не могло.

«Всё вершится так, как и надо, – думал он, поднимая глаза к распятию. – И я тоже должен поступить по совести и по убеждению».

Сомкнув руки, бывший священник вознёс молитвы за мессира де Пуланжи, Жана де Нуйонпона и их оруженосцев – Жюльена и Жана из Онкура, за мессира де Вьенн, а потом и за того мальчика с лицом ангела, которого видел ещё в церкви, и который, к великому удивлению господина Экуя, оказался среди сопровождающих Жанну мужчин. Это ещё больше убедило в том, что девушка – истинная Божья посланница. И, не дожидаясь окончания ритуала, Экуй ушел.

Он твёрдо знал, что ему нужно делать. Первым делом, завтра, прямо с утра, нужно будет попросить расчёт у господина де Бодрикура, который, из мелкой мстительности, даже не посмотрел в его сторону, когда искал добровольцев для сопровождения Жанны. А потом, сразу в Шинон! Может удастся даже нагнать отряд… Хотя, нет… Королевский посланник сказал, что проведёт Жанну по каким-то особым дорогам… Но это уже неважно! Сегодня все пути ведут в Шинон, да и там дорога одна – прямиком под знамёна Девы…

Утром, со всем возможным смирением, господин Экуй предстал перед комендантом.

– Хочешь знать, что я сказал ей на прощанье? – спросил де Бодрикур.

Он стоял у окна и на шаги даже не повернулся, как не повернулся и на слова своего цирюльника и лекаря, словно знал и ждал его добровольной отставки.

– Хочу, – без особого интереса выговорил Экуй.

Комендант косо глянул на него через плечо.

– Я сказал ей: «Иди, и будь, что будет».

Экуй сглотнул.

– А мне вы это зачем говорите?

– Чтобы заново ничего не выдумывать… Считай это моим извинением.

Экуй согнулся в поклоне.

– Я оставлю вам лекарство, и человека, который мне его дал, попрошу подыскать вам нового цирюльника, умеющего его изготовлять.

– Да уж, сделай милость…

Господин де Бодрикур, наконец, повернулся

– Скажи мне, Экуй, – слегка помявшись спросил он, – почему ты, а не я, сразу понял, что она… – это ОНА?

Бывший священник, а теперь и бывший цирюльник, в ответ еле заметно усмехнулся. При другой постановке вопроса он бы ответил, обязательно ответил, как отвечал раньше, когда учился понимать и прощать, и когда ещё верил, что слова и дела всегда равноценны. Теперь же он только беззлобно сказал:

– У вас просто болели зубы, ваша милость.

И вышел.

«Говорят, что некая Дева, направляющаяся к благородному дофину, чтобы снять осаду с Орлеана и сопроводить дофина в Реймс, дабы он был миропомазан, проехала через город Жьен…».

Ла Тремуй оторвал глаза от письма и усмехнулся.

– Ваше величество, я, конечно, могу понять его милость графа Дюнюа – он привязан к её светлости, вашей матушке, и, несомненно, хватаясь за последнюю надежду, желал доставить удовольствие и ей. Но нам с вами следует трезво смотреть на вещи – чудес не бывает…

Этот разговор, происходящий в каминном зале Шинонского замка, был уже не первым и далеко не новым. Ла Тремуй, с некоторых пор ставший настолько близким советником короля, что ближе уже некуда, активно внушал ему ту мысль, что угрозу, нависшую и над государством и над самим Шарлем, можно разрешить только мирными переговорами. Поэтому изо всех сил противился тому, что, по его мнению, могло дофина от этих переговоров отвлечь.

– Орлеан всё равно падёт – это вопрос времени, – убеждал он при каждом удобном случае, – но сидеть в это время, сложа руки, нельзя! Попробуйте договориться с Филиппом Бургундским. У него сейчас отношения с англичанами складываются не самым приятным образом. Не зря же его светлость сидит у себя в замке, предаваясь развлечениям, и под Орлеаном ограничился только небольшим гарнизоном, сквозь который наши гонцы просачиваются, как сквозь сито… Смерть отца Филипп простит, надо только дать удобное для всех обоснование её необходимости, что, впрочем, и не очень сложно. Согласитесь, ваше величество, что, унаследовав огромную область, глупо пенять на судьбу… А уж если Бургундец простит, да ещё и пойдёт на переговоры с нами, это сильно изменит настроения в Европе…

Шарль к этим разговорам относился по-разному.