Хелен Гилтроу - Расстояние

– И вы его выписали?

– Нет. Я не знал, принимает ли она другие препараты, а сочетание их может быть опасно. Обычно терапевт рекомендовал бы…

– Но Кэтрин не назвала вам имя врача.

– Именно. В ее случае мне пришлось бы действовать вслепую, а это огромный риск.

– Вы полагали, она многое от вас скрывает?

– Разумеется, но таков был ее характер. Привычка все скрывать, не позволять кому-либо что-то узнать о ней. – Еще одна недолгая пауза. – Я хотел перенаправить ее к психотерапевту, к человеку, способному помочь ей добраться до корня проблемы, изменить ее поведение и реакции. Кэтрин отказалась, она не была готова к такому уровню воздействия.

– Но вы продолжали сами проводить сеансы?

– Да. Как правило, я встречаюсь с пациентом через три недели после первого сеанса, чтобы проследить за результатами.

– И она пришла.

Грейвс продолжает, игнорируя замечание Эллиса:

– Затем каждые шесть недель. Кэтрин была, как мы говорим, «хорошим» пациентом. Пунктуальная, готовая к взаимодействию – по крайней мере, насколько сама себе позволяла. Она сказала, что мое лечение ей помогало. Я предполагал, что в какой-то момент плотину прорвет, но пока я мог сдерживать напор, давая ей возможность поговорить.

Я решаю, что настал момент для интересующего меня вопроса.

– Какой она была?

Доктор вновь берет паузу, словно оценивает меня, прежде чем ответить.

– У нее была классическая депрессия. Очень низкая самооценка, несмотря на все успехи. Спала тревожно, очень рано просыпалась. Типичные симптомы. Частые колебания настроения – утром она была мрачной и подавленной, днем ей становилось лучше, а вечером опять плохо, отсюда и проблемы со сном. У нее были все признаки маниакально-депрессивного психоза. Нарушения концентрации внимания, она постоянно нервничала, что память может ее подвести.

– А что вы можете сказать о ее страхах? – ринулся в бой Эллис. – Кэтрин никогда не говорила о своих врагах? Людях, ее ненавидящих и желающих ей смерти?

Грейвс хмурится:

– Хотите спросить, не страдала ли она параноидальным расстройством личности?

– Я хочу спросить, не угрожали ли ей?

– Кэтрин не была параноиком. Она была уверена, что окружающие ее не любят, но это следствие депрессии. Как я уже сказал, у нее наблюдались многие классические симптомы: стремление к уединению, потеря аппетита, отсутствие самоуважения. Чувство бесполезности, тревоги, вины. Это не паранойя.

– Почему же она испытывала чувство вины?

– Она считала, что в принципе не может вызвать у людей симпатию. Отец научил ее ценить себя только за успехи, а мать не дала ей ничего, чтобы сгладить последствия такого отношения. Без постоянного покорения новых высот Кэтрин чувствовала себя ненужной, не заслуживающей внимания. Рассмотрим это в контексте ее работы. Каждую неделю Кэтрин встречалась с хорошими людьми, например с семьями, с детьми, чьи родственники лежали в ее отделении. Она лечила своих пациентов, а они умирали, ей не удавалось их спасти. И после этого вы спрашиваете, почему она испытывала чувство вины?

– Но ведь это не всегда связано с тем, что сделала она? – вмешиваюсь я.

– Понимаете, – осторожно продолжает Грейвс, – Кэтрин могла ничего не делать. Чувство вины при депрессии не является рациональным.

– А если она сделала то, что должна была и умела?

– Я вас не понимаю. – Грейвс несколько раз растерянно моргает.

– И как вы отреагировали, когда Кэтрин не пришла на очередной сеанс?

Бесполезный выпад. Это очевидно, слишком очевидно – доктор не собирается обсуждать с нами свои ощущения.

Грейвс пронзает Эллиса взглядом, который без слов выражал все его мысли: « Знаю я ваши штучки ».

– Я понял, что произошло нечто неординарное, – холодно отвечает он. – Кэтрин никогда не пропускала сеансы. Следовало учитывать особенности ее личности: она обязательно оставила бы сообщение или позвонила мне. Пропустить сеанс было для нее непозволительной оплошностью.

– Да, она ведь должна быть идеальной, – кивает Эллис.

– Совершенно верно. Как я говорил, у меня был адрес и номер телефона, поэтому я попытался ее разыскать, а когда мне не удалось, я отправился в полицию.

– Вы решили, что Кэтрин покончила с собой?

– Вероятность была высока. А потом я узнал, что она врач.

– Это все меняло?

– В таком отделении она имела доступ к очень сильным наркотическим средствам. Диаморфин, например, – это сильное обезболивающее. Барбитураты – фенобарбитал, противосудорожное – часто вводятся пациентам с травмами головы. Расход этих препаратов строго контролируется, она не смогла бы их взять и остаться незамеченной, но, обладая ловкостью рук, со временем возможно создать определенный запас для личного пользования с минимальным риском быть обнаруженной.

– Хотите сказать, вы могли бы сделать большее для того, чтобы остановить ее?

– Полагаю, я сделал все, что мог. – Его тон становится печальным, с легким оттенком недоумения. – И все же это любопытно. Вы задаете те же вопросы, что и ваши коллеги год назад.

– И что вас удивляет?

– Я полагал, если вы потрудились наведаться ко мне снова…

– То будем задавать другие вопросы? Но так бывает не всегда.

Грейвс сидит неподвижно, выражение его лица не меняется, но он чувствует, что здесь что-то не так. Что-то в вопросах Эллиса навело его на эту мысль. Грейвс непременно позвонит боссу Эллиса. Но спросит ли он об Элизабет Кроу? Вот это уже интересно.

– Что ж, – произносит он наконец, – если вы закончили…

Он встает и кладет руку на папку, лежащую на столе.

– Последний вопрос. Как Кэтрин оплачивала ваши услуги?

– Наличными. – Грейвс улыбается немного пренебрежительно.

И тут я понимаю, что было не так.

За нами тихо закрывается черная глянцевая дверь, и мы спускаемся по ступенькам.

– Хороший человек, – говорит Эллис. – Если бы я имел склонность к суициду, разговор с ним многое бы изменил.

– Нам надо поговорить, – перебиваю его я.

Эллис подходит к машине и нажимает на кнопку брелока.

– Точно. Садитесь.

– Не здесь.

– Садитесь.

Я опускаюсь на пассажирское сиденье и захлопываю дверцу. В салоне пахнет освежителем воздуха. Эллис протягивает мне флешку – еще один допрос? – но стоит мне ухватиться за нее, как он сжимает ее крепче и смотрит исподлобья.

– Вы так ничего мне не объяснили. Только не говорите: «Что я должна была объяснить?» Вы отлично понимаете. Я пять дней работаю по делу Кэтрин Галлахер, все время я занимаюсь только этим и ничем другим, перебираю каждую деталь, и что я получаю? Никаких угроз. Никаких признаков, что она погибла насильственной смертью. Никаких мотивов – она не ошибалась, никого не угробила, все родственники довольны, никто не прячет камень за пазухой. Коллеги ничего о ней не знали. Нет людей, которые бы ее любили, но нет и тех, кто ненавидел. Грейвс, конечно, подонок, но его выводы верны.