Фрол Владимиров - Пепел Клааса

Сергей Павлович достаёт из кармана брюк записную книжечку, исписанную мелким убористым почерком.

— Вот: «Сознательная и умная манипуляция организованными привычками и мнениями масс является важным элементом демократического общества. Те, кто манипулируют этим невидимым общественным механизмом, являются незримым правительством, которое есть подлинная правящая власть нашей страны». Извините за корявый перевод. Тот же самый механизм, правда тогда он ещё не направлялся незримым правительством, превратил в персону нон-грата Мюнхгаузена. Вы совершенно правы, называя, пусть и несколько грубо, моё мировоззрение мюнхгаузеновщиной. Любой самостоятельно мыслящий человек обречён на мюнхгаузеновщину. И Вы, Эдуард, если переедете в Германию и попытаетесь изложить свой русский опыт, только честно и без поправок на аудиторию, сочините что-нибудь наподобие приключений Мюнхгаузена.

— Ну вот, а Вы меня уговариваете ехать, — смеётся Клаас с облегчением. — Представляете, что я там наговорю!

— Сейчас такая литература в моде, в отличие от времён Мюнхгаузена, для такого рода сочинений найдена безопасная ниша, причём довольно почётная. Сейчас чем невероятней, тем приятней! Мюнхгаузен писал бы в наши дни эти, как они называются… — Сергей Павлович мимолетным жестом родэновского мыслителя касается лба, — не шлягеры… а как они… Ах да, бестселлеры, бестселлеры… Возьмите, например, Коэльо. Признаюсь, к стыду своему, ни одной книги не смог целиком осилить. Брался, борол себя. Не смог. Ведь сейчас, куда не глянь, сплошь фантазм. Pardon, «фэнтези». Такое впечатление, что все устали от жизни. Не интересны стали ни дерево, ни конь, ни человек, ни чашка кофе. Если деревья, то непременно нездешние, если люди, то обязательно — волшебники, если кофе, то только ради гадания на гуще. Я всё понимаю: ну развлеклись, ну забылись на часок другой, но пора ведь возвращаться к настоящей жизни. Что же это за нескончаемый морфинизм, а?

Эдик одобрительно кивает, усмехаясь в нос.

— Возьмите кинематограф, — развивает Сергей Павлович. — Я как-то попал на фильм «Матрица». Ну знаете, о чем я говорю: женщина по имени «Троица», молодой человек «Нео»… Почему Троица, причём здесь Троица? Я думаю, если бы режиссёр удосужился вникнуть в рублёвскую «Троицу», ему бы не пришло в голову так наречь свою героиню. Ну да дело не в этом. Посмотрел я картину. Спрашиваю внука: «Что ты об этом думаешь?». «Классно», — говорит. «Что классно?» — спрашиваю. «Представляешь, — отвечает он мне, — если весь мир — это и вправду иллюзия!» С ума сойдёшь с ними.

— «Матрица» — плагиат, — возражает Клаас. — Кант и Юм об этом давным-давно писали.

— Да дело ж не в этом! — закипает Сергей Павлович. — Они-то философы. Им приходилось примиряться с неприятными продуктами собственной мыслительной деятельности. Но Юм выходил из кабинета, вдыхал запах селёдки на рынке, согревался у камина, и благополучно забывал про иллюзорность бытия. Мы ж с Вами говорим об искусстве, да ещё о каком, об искусстве развлечения! Вы задумайтесь: в продолжение двух часов Вас убеждают, что великолепие заката, вкус вина, вечер в ресторане, всё это — иллюзия. И Вы ещё получаете от этого удовольствие. Вас это развлекает! Раньше показывали сказку и старались заставить зрителя поверить, что это быль, хотя бы на время просмотра, а теперь Вам показывают быль и внушают, что это сказка! Вот парадокс-то в чём!

— Жизнь стала безразмерная и неуправляемая. В былые времена лишь особо чуткие писатели бежали от реальности в мир грёз: Гоффман, Ницше с их феями и канатными плясунами — ещё исключение, а в двадцатом веке сказка становится правилом. Возьмите Булгакова хотя бы. Реальность страшнее любого ночного кошмара. Я вот, например, ощущаю себя пешкой в какой-то непонятной мне игре, и я ничего не могу изменить, хотя меня нынешний мировой порядок совершенно не удовлетворяет. А в сказке или в компьютерной игре одиночка спасает мир. Программу обучения прошёл, комбинацию клавиш запомнил и вперёд.

— Совершенно верно. И должен Вам сказать, что всё это не столь уж и безобидно.

— Думаю, что да. Но вот что мне кажется: реальность тоже как будто становится всё более иллюзорной. Какие-то совпадения странные, встречи невероятные.

Сергей Павлович встревоженно смотрит на часы.

— Однако нам пора, — строго замечает он, — дорога на Авадхару разбитая, ехать придётся на первой и второй.

Им в самом деле пора, давно пора. Пока они беседовали, две группы туристов из цветных автобусов успели провести фотосессии на фоне бирюзового озерца и укатили на Рицу. Несколько человек украдкой сфотографировали Сергея Павловича и Клааса — должно быть, их привлекла причёска старика, который в глазах непосвящённого жителя равнин мог вполне оказаться местной достопримечательностью, даже несмотря на безупречно европейский стиль одежды.

Ещё одну остановку путники делают возле кафе у озера Рица, паркуются рядом с обогнавшими их пёстрыми автобусами. Эдик хочет пообедать, Сергей Павлович уговаривает его ограничиться лёгкими закусками, обещая великолепный стол по приезде. После спешной прогулки по набережной среди полуголых туристов они продолжают путь. Как и предсказывал Сергей Павлович, дорога за озером отвратительная: разбитый асфальт дыбится из под раскатанной глины противотанковыми надолбами, машина то и дело погружается в мутные лужи. Однако трудности не портят путешественникам настроение. Они как ни в чём не бывало развлекаются беседой, прерываемой замечаниями о горных пейзажах, которые дарит им каждый поворот. Снежные шапки гор, пахучие леса, прохлада альпийских лугов удостаиваются восторженных реплик. В спокойствии, с которым Клаас ведёт свой фольксваген по разбитой горной дороге, чувствуется опыт ветерана чеченской войны. Эдик открывает верхний люк, старик тут же вытягивается во весь рост. Он поёт французскую песню, мощно и проникновенно, наслаждаясь пространством и звуком, в нем теряющимся.

— А Вы знаете, Эдуард, возможно, нам удастся увидеть чёрные тюльпаны там наверху.

— Если быть точным, фиолетовые, — поправляет Эдик.

— Так Вам знакомо это великолепие?

— Да, я подростком здесь бывал, и не раз.

— Ну а оптический обман над Вами властвует?

— Смотря какой.

— Взгляните на воду, что течёт по дороге.

Эдик приглядывается. Кажется, машина идёт под уклон, а вода бежит навстречу, будто бы верх. Только напряжённый звук мотора даёт понять, что машина, на самом деле, поднимается.

— Ну, надо же, — причмокивает Клаас. — Такого я ещё не видел. И что, на всех действует?

— Почти. Пока мне удалось встретить лишь одного, кто не поддался миражу. Или сделал вид, что не поддался. Вы, впрочем, с ним сегодня познакомитесь. Он американец, прекрасно владеет русским.