Фрол Владимиров - Пепел Клааса

Пехота железной плотиной перекрывала поле. Первые три ряда готовились вести огонь из трёх положений: лежа, с колена и стоя. На каждой возвышенности располагались пушки. Закованная в сталь рыцарская конница, собранная в две глубокие колонны, прикрывала фланги. На укреплениях, защищавших правое крыло и тыл, засели швейцарцы. Бо́льшая часть их впрочем растворилась среди массы пехотинцев. В общем строю плечом к плечу стояли ландскнехты и рыцари, вид их являл спокойствие и сосредоточенность. Так могут выглядеть лишь люди, готовые пожертвовать жизнью во имя чести.

Шварц ещё не успел спешиться и держал знамя, сидя на коне. Он первым заметил бегущего Лукаса и поскакал ему навстречу.

— Бьюсь об заклад, сей рейд дался Вам нелегко!

— Еле унёс ноги, Вы правы.

Шварц спешился и передал поводья Хамерштетеру.

— Скачите же к магистру.

— Благодарю, брат Шварц.

Хамерштетер вскочил в седло и хотел уже пришпорить коня, как вдруг Шварц придержал его.

— Услуга за услугу, брат Хамерштетер. Надеюсь, Вы порадуете меня добрыми известиями. Близится вечер, а московита всё не видно. Неужели мы не попотчуем его сегодня?

— Право, для беспокойства нет причин. Русские вон за тем лесом и идут сюда в боевом порядке.

— Много ли их?

— Насколько могу судить, тысяч девяносто.

Шварц просиял:

— Запомните сей день, дорогой Лукас — канун Воздвижения Креста Господня. Сегодня мы воздвигнем крест своею кровью!

Шварц взмахнул огромным белым полотнищем и чёрный крест, запечатлённый на нем, взметнулся над полем.

Хамерштетер не ответил, хотя думал почти о том же: чем бы ни закончилось сегодняшнее сражение, уцелевшие будут вспоминать тринадцатый день сентября 1502 года от воплощения Господня, покуда бьётся сердце.

Направляясь к магистру, Хамерштетер заметил Януса, неспешно распоряжающегося у телег. Почти всех туземцев оставили охранять обоз. Наверное, Янус счёл бы это очередным немецким коварством, если б узнал, что их оставили на растерзание московитам. Но подобная мера — военный расчёт и не более того. Крестьяне на какое-то время удержат русских, хотя бы просто тем, что вызовут суматоху. Как бы там ни было, исчезновение Януса вполне устраивало Хамерштетера. Кто знает, не проболтается ли он.

Услышав о девяносто тысячах русских, магистр, в отличие от Шварца, в восторг не пришёл. Лукас отметил характерную борозду, возникавшую на лбу Плеттенберга всякий раз, как ему сообщали особо дурные вести.

— Значит донесение из Москвы верно, — магистр окинул поле мрачным взглядом. — Наш сторонник сообщил тайным письмом, будто князь Иван даже сражения нас удостоить не желает, но собирается окружить множеством людей своих и гнать в Москву как скот.

— Неужто у нас есть друзья в Москве? — удивился Хамерштетер. — Московит, или кто из нашего народа?

— Некий итальянский зодчий, именем Фиоравенти. Он надеется, что в благодарность за услуги, мы поможем ему выбраться из Московии.

— Разве он не волен уехать от московита, когда пожелает?

— Много лет назад Иван приказал татарам зарезать немецкого лекаря Антона, кой не сумел вылечить одного татарского князя. Татары хотели отпустить несчастного, но московит настоял на убиении. Фиоравенти испугался подобного обращения с иноземцами и стал проситься домой. Тогда Иван лишил его имущества и посадил под замок в доме убитого врача. С тех пор итальянец ищет пути к избавлению от ненавистной службы.

Хамерштетер посмотрел на безымянный палец правой руки. На нём ещё виднелся отпечаток кольца.

— Девяносто тысяч… — произнёс магистр и после некоторой паузы крикнул во всеуслышание:

— Если мы одержим победу в сей битве, я совершу паломничество ко Гробу Господню в Иерусалим!

Из-за леса показался авангард псковского ополчения. Впереди ехал удалой боярин со знаменем, подле него музыканты дудели в свирели и сопелки. Увидев запряжённый конями обоз, псковичи пришпорили скакунов и бросились к телегам наперегонки с визгом и гомоном.

— Слава Богу! — вздохнул магистр.

Лицо его просветлело.

Когда Хамершетер занял своё место справа от Маттиаса Пернауэра, туземцев, стерегших обоз уже изрубили, и псковские ратники хватали, кто сколько мог: всадники грузили добро на коней, а пешие валили массивную поклажу на спину. Вскоре подоспели москвичи и, видя, что псковскому люду досталась лучшая часть, принялись избивать псковичей плетьми и кулаками, таскать за бороды, швырять на землю, круша бочонки с вином и пивом, ломая походную мебель, рассыпая зерно и прочую провизию. Музыканты, знай своё дело, заиграли пуще прежнего, заглушая весёлыми переборами площадную брань.

Бояре, те что вели войско, спохватились, увидев изготовившихся немцев, и стали выгонять своих ратников в поле. Те двигались неохотно, так и норовя прихватить ещё чего-нибудь из обоза, да отвесить тумак соседу, но крики, а в ещё большей степени, боярская плеть, возымели наконец желаемое действие, и псковичи с москвичами, пешие и конные, знатные и простолюдины, толпа за толпой, вышли в поле и побрели на немцев.

Вольтер фон Плеттенберг обогнул на полном скаку правый фланг и оказался перед войском. Каждый в строю понимал, что ему предстоит, но всё же ждал слов магистра, будто его речь могла ещё более укрепить их, убедить в необходимости стоять до конца.

— Господа земли Ливонской! — крикнул Плеттенберг как можно громче. — Дерзкий московит думает одолеть нас числом своим. Он вздумал не только лишить нас законных владений и жизни, но и постыдить доблестное рыцарство. Посему отступать нам некуда, ибо если дрогнем, то потеряем и честь, и жизнь, и имущество своё. Ежели устоим, то павшие удостоятся славы небесной, а уцелевшие прославятся во всех землях немецких, и во всех христианских державах. Уподобимся же Иуде Маккавею, который одолевал бесчисленных врагов малым воинством и возложим упование наше на Всевышнего! Устроим московиту горячую баню, чтобы он надолго запомнил сей день. С нами Бог!

— С нами Бог! — повторили пять тысяч голосов.

Магистр занял своё место на холме позади рыцарской конницы.

— И это Вы называете «девяносто тысяч»? — крикнул фенрих Хамерштетеру, показав на толпы русских, расползавшиеся по полю.

— А сколько по Вашему?

— Восемнадцать от силы.

— Не желаете ли Вы сказать, что я ослеп?

— Как раз наоборот, брат Хамерштетер, Вы обладаете отменным зрением. К тому же страх усиливает его многократно, так что глаза Ваши видят трёх врагов вместо одного!

Шварц расхохотался.

— Чёрт возьми, фенрих, я убью Вас!

Хамерштетер побагровел от ярости. Он никак не ожидал колкостей со стороны Шварца теперь, когда в глазах всех Лукас был храбрецом, и когда каждый думал лишь о предстоящем сражении. Конрад всегда относился к нему с презрением, но их сегодняшняя встреча на краю поля, кажется, растопила лёд. Да и вообще, Шварц раньше не позволял себе насмешек перед битвой. Он стал вести себя так, словно его не беспокоил ни исход баталии, ни собственное будущее. Выражение лица и весь облик его свидетельствовал о душевной вакханалии, которой он предался безраздельно. Лукас чувствовал себя преданным и униженным.