Барбара Прайтлер - Бесследно пропавшие… Психотерапевтическая работа с родственниками пропавших без вести

В. Эрнандес цитирует госпожу де Бонафини, сказавшую по этому поводу:

«Ты не можешь назначить цену жизни. К тому же, чтобы принять эту компенсацию, ты должен подписать свидетельство о смерти, признавая, что твой ребенок мертв. Я не могу подписать его, потому что только те люди, которые забирали детей, знают про это, но не я»

Главная цель «Ассоциации» – законное преследование преступников, ответственных за насильственные исчезновения, У «Фонда» же, по словам его главы г-жи Альмейда, у которой в 1977 г. пропал сын Алехандро, цель иная:

«Я уважаю мнение г-жи де Бонафини, но мне нужен результат. Я бы хотела коснуться останков Алехандро, прежде чем я умру»

В Аргентине (как и в других странах) были и есть психологи и врачи, которые активно поддерживают жертв насилия. Это, например, Диана Р. Кордон, Люсила Эдельман, Д. М. Лагос, Э. Николетти и Р. Боцолло из группы психосоциальных исследований EATIP. Они приняли участие во встречах матерей с целью оказания им психологической поддержки. Во время таких встреч люди могли рассказать о страхе, страданиях и о чувстве вины, которые мучили их после исчезновения сыновей и дочерей. В таком общении многие находили облегчение.

Эвелина, чей сын пропал без вести, принимала участие в таких встречах. Ее мучило сильное чувство вины, потому что когда-то она, парализованная страхом, молча наблюдала похищение своего сына. Ее постоянно преследовала мысль, что активным вмешательством она могла бы помешать этому насильственному исчезновению сына. Ей ответила Флоренсия, чей сын тоже пропал. Она, напротив, очень активно сопротивлялась аресту своего сына и пыталась воспрепятствовать этому всеми средствами – и теперь страдает от чувства вины, что своим поведением смогла лишь ухудшить ситуацию. Обмениваясь опытом, каждая из женщин постепенно стали принимать свое поведение

Родственники пропавших без вести на встречах могли обсуждать то молчание, которое хранили другие члены семей пропавших без вести, и таким образом прорабатывалась происходившая от этого дополнительная травматизация. Поскольку общераспространенным было мнение, что пропавший без вести сам виноват во всем и, любой, кто с ним связан, может быть опасен, то люди старались дистанцироваться от родственников пропавших. Поэтому последние ощущали себя в изоляции, часто были безмолвны и беспомощны. В безопасном же пространстве группового общения можно было нарушить безмолвие в обстановке поддержки и понимания.

Диана Кордон и ее команда видят четыре важнейших психологических возможности, которые группа предоставляет родственникам пропавших без вести:

1. Ослабление чувства вины. Как показывает описанный выше пример, поделившись опытом, можно найти новые точки зрения на собственные действия и чувства. Одновременно с этим помогает простое знание того, что другие тоже пережили подобное.

«Дискуссия… помогла нам посредством обмена субъективными переживаниями. Мы увидели, как мысли, годами мучающие тех, кто обвиняет себя за произошедшее, сталкиваются с чувством вины другого человека, который, оказывается, имеет совсем другой опыт»

(Kordon, et al., 1988, с. 46).

2. Облегчение личного страдания и принятие собственных чувств беспомощности и отчаяния. Это совпадает с воспоминаниями Леона Зельмана о том, как оставшиеся в живых в часто безуспешных поисках своих близких объединились в лагере беженцев Бад-Гойзерн и оказывали друг другу помощь.

«…среди оставшихся в живых робко образовывалась некая общность… И хотя мы понимали, что у нас, вероятно, больше никого нет, друг у друга были мы. Мы могли делиться надеждой вновь обрести близких… Это была своего рода терапия: говоря о своих надеждах, мы приближались к тому, чего искали – теплу и защищенности… Завязавшаяся в Бад-Гойзерне дружба продолжались всю жизнь… Мы не говорили ни о гетто, ни о лагере. Мы говорили о времени после них, когда молодые люди помогали друг другу вернуться к жизни, заменяли друг другу отца и мать, брата и сестру. Ведь психологическая помощь отсутствовала. Мы должны были помочь себе сами стать за считанные месяцы взрослыми»

(Zelman, 1995, с.120, 123, 125).

3. Возможность переоценки собственного травматического опыта в связи с тем, что становятся важными новые аспекты, до сих пор неизвестные или незамеченные. Члены группы узнают не только о том, что и другие люди чувствуют и реагируют подобным же образом, но и что существуют различные допустимые формы совладания с ситуацией исчезновения близких.

4. Восстановление уверенности в себе, которое происходит благодаря беседам в группе и трем описанным выше аспектам.

«…происходит сохранение и повышение самооценки через поддержание и установление новых отношений между Эго и его Идеалом с помощью принципа реальности и интеллектуального осмысления»

(там же).

В первое время после исчезновения детей женщинам нужно было проявить все свое мужество, чтобы навести справки в учреждениях, с которыми большинство из них никогда раньше не соприкасались. Родственники были растеряны и запуганы. Они столкнулись с такой тяжелой личной потерей, как внезапное исчезновение ребенка. То, что о судьбе детей ничего не было известно, наводило на мысль, что определенную роль в этом сыграло государство. В связи с этим родственники пропавших не получали поддержки от других членов семьи и знакомых – даже наоборот, семей пропавших без вести часто сторонились, поскольку знакомые, друзья, а подчас и близкие родственники боялись сами попасть под подозрение из-за контактов с семьей, в которой кто-то исчез. Благодаря объединению матерей в группу была создана новая система отношений: женщины получили возможность обсуждать свое положение и находили понимание, поскольку у всех был похожий опыт.

Большинство матерей не принимают смерть, что могло бы стать важной предпосылкой для скорби. Они хотят вернуть своих детей живыми. Основным лозунгом демонстраций было: «Их забрали у нас живыми, и мы хотим получить их назад живыми». Даже когда с годами становится все яснее, что вряд ли кто-нибудь из пропавших без вести остался в живых, матери продолжают требовать информацию об их судьбе от несущих за это ответственность учреждений. Также они хотят осуждения виновных.

Протест матерей было скорее политическим, чем психологическим: они хотели пресечь забвение беззаконий и выступали за справедливость (Kordon et al, 1988).

Начиная с 1979 г., и особенно в своих заключительных докладах о нарушениях прав человека в период диктатуры, правительство оказывало давление на родственников пропавших без вести. Тем следовало признать смерть пропавших лиц, поскольку, по мнению правительства, таким образом будет положен конец публичному поиску матерями своих детей, а значит, прекратится и поиск виновных.