Джек Финней - О пропавших без вести

Джек ФИННЕЙ

О ПРОПАВШИХ БЕЗ ВЕСТИ

- Войдите туда, как в обычное туристское бюро, - сказал мне незнакомец в баре. - Задайте несколько обычных вопросов; заговорите о задуманной вами поездке, об отпуске, о чем-нибудь в этом роде. Потом намекните на проспект, но ни в коем случае не говорите о нем прямо: подождите, чтобы он показал его сам. А если не покажет, можете об этом забыть. Если сумеете. Потому что, значит, вы никогда не увидите его: не годитесь, вот и все. А если вы о нем спросите, он лишь взглянет на вас так, словно не знает, о чем вы говорите.

Я повторял все это про себя снова и снова, но тому, что кажется возможным ночью, за кружкой пива, нелегко поверить в сырой, дождливый день; и я чувствовал себя глупо, разыскивая среди витрин магазинов номер дома, который я хорошо запомнил. Было около полудня, была Западная 42-я улица в Нью-Йорке, было дождливо и ветрено. Как почти все вокруг меня, я шел в теплом пальто, придерживая рукой шляпу, наклонив голову навстречу косому дождю, и мир был реален и отвратителен, и все было безнадежно.

Во всяком случае, я не мог не думать: кто я такой, чтобы увидеть проспект, если он и существует? Имя? - сказал я себе, словно меня уже начали расспрашивать. Меня зовут Чарли Мэлл, и работаю я кассиром в банке. Работа мне не нравится; получаю я мало и никогда не буду получать больше. В Нью-Йорке я живу больше трех лет, и друзей у меня немного. Что за чертовщина - мне же в общем нечего сказать. Я смотрю больше фильмов, чем мне хочется, слишком много читаю, и мне надоело обедать одному в ресторанах. У меня самые заурядные способности, мысли и внешность. Вот и все; вам это подходит?

Но вот я нашел его, дом в двухсотом квартале, старое, псевдомодернистское административное здание, усталое и устаревшее, признать это оно не хочет, а скрыть не может. В Нью-Йорке таких зданий много к западу от Пятой авеню.

Я протиснулся сквозь стеклянные двери в медной раме, вошел в маленький вестибюль, вымощенный свежепротертыми, вечно грязными плитками. Зеленые стены были неровными от заплат на старой штукатурке. В хромированной рамке висел указатель - разборные буквы из белого целлулоида на чернобархатном фоне. Там было 20 с чем-то названий, и "Акме. Туристское бюро" оказалось вторым в списке между "А-1 Мимео" и "Аякс - все для фокусников". Я нажал кнопку звонка у двери старомодного лифта с открытой решеткой; звонок прозвенел где-то далеко наверху. Последовала долгая пауза, потом что-то стукнуло, и тяжелые цепи залязгали, медленно опускаясь ко мне, а я чуть не повернулся и не убежал, - это было безумием.

Но контора бюро Акме наверху не имела ничего общего с атмосферой здания. Я открыл дверь с зеркальным стеклом и вошел. Большая чистая квадратная комната была ярко освещена флуоресцентным светом. У больших двойных окон, за конторкой, стоял человек, говоривший по телефону. Он взглянул на меня, кивнул головой, и я почувствовал, как у меня забилось сердце: он в точности соответствовал описанию.

- Да, Объединенные Воздушные Линии, - говорил он в трубку. - Отлет... - Он взглянул на листок под стеклом на конторке. - Отлет в 7.03, и я советую вам приехать минут за 40.

Стоя перед ним, я ждал, опираясь о конторку и оглядываясь; да, это был тот самый человек, и все же это было самое обыкновенное туристское бюро: большие, яркие плакаты на стенах, металлические этажерки с проспектами, печатные расписания под стеклом на конторке. Вот на что это похоже, и ни на что другое, подумал я и опять почувствовал себя дураком.

- Чем могу помочь вам? - Высокий, седеющий человек за конторкой положил трубку и улыбался мне, а я вдруг начал сильно нервничать.

- Вот что... - Я выгадывал время, расстегивая пальто, потом вдруг снова взглянул на этого человека и сказал: - Я хотел бы... уйти!

"Слишком торопишься, дурень, - сказал я себе. - Не спеши!" Почти со страхом следил и, какое впечатление произвели мои слова, но этот человек даже глазом не моргнул.

- Ну, что же, мест, куда уйти, много, - вежливо заметил он, достал из стопа узкий, длинный рекламный буклет и положил его передо мной. "Летите в Буэнос-Айрес, в Другой Мир!" - гласили две строчки светло-зеленых букв на обложке.

Я просмотрел буклет - достаточно долго, чтобы соблюсти вежливость. Там был изображен большой серебристый самолет над ночной гаванью, луна, отразившаяся в воде, горы на заднем плане. Потом я покачал головой. Говорить я боялся, боялся, что скажу не то.

- Может быть, что-нибудь поспокойнее? - Он достал другую рекламку; толстые, старые древесные стволы, освещенные косо падающим солнцем, поднимались высоко вверх. "Девственные леса Мэна, железная дорога Бостон-Мэн". - Или вот, - он положил на стол третий буклет. - Бермуды, там сейчас хорошо. - На нем было написано: "Бермуды, Старый Свет в Новом".

Я решил рискнуть.

- Нет, - сказал я, покачав головой. - Я, собственно, ищу постоянное место. Новое место, где бы можно было поселиться и жить. - Я взглянул ему прямо в глаза. - До конца жизни. - Тут мои нервы не выдержали, и я попытался придумать себе путь к отступлению.

Но он только приятно улыбнулся и сказал:

- Думаю, что мы могли бы вам в этом помочь. - Он наклонился через конторку, облокотившись на нее и сложив ладони вместе; вся его поза говорила, что он может уделить мне сколько угодно времени.

- Чего вы ищете? Чего вы хотите?

Я перевел дыхание, потом сказал:

- Избавиться.

- От чего?

- Ну... - я замялся, так как никогда еще не выражал этого в словах. От Нью-Йорка, пожалуй. И от городов вообще. От тревоги. И страха. И от того, о чем я читаю в газетах. От одиночества. - Теперь я уже не мог остановиться: я знал, что говорю лишнее, но слова лились сами собой. - От того, что я никогда не делаю того, что мне хотелось бы, и ни от чего не получаю особенного удовольствия! От необходимости продавать свою жизнь, чтобы жить. От самой жизни - по крайней мере, от такой, какая она сейчас. - Я взглянул ему прямо в лицо и закончил тихо: - От всего мира.

Он откровенно разглядывал меня, всматриваясь в мое лицо, не притворяясь, будто занят чем-нибудь другим, и я знал, что сейчас он покачает головой и скажет: "Мистер, вы бы лучше пошли к врачу". Но он не сказал этого. Он продолжал смотреть, изучая теперь мой лоб. Это был рослый человек с короткими вьющимися седоватыми волосами, с очень умным, очень ласковым морщинистым лицом: он был такой, какими должны выглядеть священники, какими должны выглядеть все отцы.

Он перевел взгляд, чтобы заглянуть мне в глаза и еще глубже; рассмотрел мой рот, подбородок, линию челюсти, и я вдруг понял, что он без всякого труда узнает обо мне многое, больше, чем знаю я сам. Вдруг он улыбнулся, положил локти на конторку, слегка поглаживая одной рукой другую.