В. Бирюк - Рацухизация

Попандопулы могут хихикать и показывать пальцами:

— Экий дурень! Выдумал себе проблему! Дай аборигенам штаны — они их с руками оторвут! Любого цвета.

Отнюдь. Я хочу не — «дать», а — «продать». Если кто не понял — это две большие разницы. Требуется соучастие получателя, его желание, его «кровные».

В Средневековье одежда не только функция — «наготу прикрыть», не только эстетика — «а вот мне так красившее», но и социология. Цвет, крой, материал… — жёстко задаётся стереотипами, традициями.

Достаточно посмотреть любые изображения этой эпохи потоком, и сразу видно: между мозаичной греческой Орантой в Киевской Софии и Рублевским «голубцом» «Троицы» — практически нет полей синего цвета. Проблема — не цветовая, а мировоззренческая.

«Синий и голубой воспринимались в византийском мире как символы трансцендентного мира… Традиционны в этом плане для византийской живописи и синие одежды Христа и Богоматери». «На византийских мозаиках чаще всего использовались синий, пурпурный и золотой цвета».

А вот в произведениях русского монастырского искусства «доминировали красные, зелёные и охристые тона. Из-за пристрастия к этим ярким цветам монастырская живопись резко отличалась от изысканного константинопольского стиля…».«…в новгородских иконах главную роль играют красный, зелёный и жёлтый цвета… колорит псковских икон обычно тёмный и ограничен, если не считать фона, тремя тонами: красным, коричневым и тёмно-зелёным, а иногда и двумя: красным и зелёным».

Эмоционально толкует об этом М.Волошин:

«Лиловый и синий появляются всюду в те эпохи, когда преобладает религиозное и мистическое чувство. Почти полное отсутствие именно этих двух красок в русской иконописи — знаменательно! Оно говорит о том, что мы имеем дело с очень простым, земным, радостным искусством, чуждым мистики и аскетизма. Совпадая с греческой гаммой в жёлтом и красном, славянская гамма заменяет чёрную — зелёной. Зелёную же она подставляет всюду на место синей. Русская иконопись видит воздух зелёным, зелёными разбелками даёт дневные рефлексы. Таким образом, на место основного пессимизма греков подставляется цвет надежды, радость бытия».

Я понимаю, что для любого моего современника-попандопулы переживания «о предпочтительной цветовой гамме» аборигенов — пустая болтовня и сотрясение воздуха:

— А чё они там? Не хотят?! Вот б…! Брезгают?! Придурки средневековые. А мы их сща с крупнокалиберного…

Если вы пришли на рынок с крупнокалиберным, то зачем вам краска? Хоть какая. Денег вы и так получите. Все, сколько есть, всегда, пока патроны не кончатся.

У меня нет скорострельного и многозарядного. Поэтому приходиться думать о потребителе. О его интересах и предпочтениях.

«Святая Русь» «голубизну» не приняла. Однако ж краски этой производили мы немалое количество. Во Всеволжске, из-за крайней нищеты новосёлов во всём, понуждаем я был изготавливать множество вещей. Той же одежды. И отдавать людям. Как отличать казённое от иного? Тогда начали красить всё этой «лазурью». Углядев где-нибудь на плетне рубаху голубую, или нить синюю на срезе верёвки, входили люди мои в дома и спрос вели. Немало татей на том попалося.

Так люди мои от прочих, от «людей русских» стали и цветом отличны: в любом городе толпа на улице иль на торгу — серая, да зелёная, да коричневая. А у меня — с просинью.

Видя для казны такую пользу, ввёл я запрет на торг этой краской, прозванной «Русское индиго». А вот ткань, ею крашенную, стали продавать. Не худо пошли полотны мои в края южные, с настоящим индиго уже знакомые. А уж после — и «Святая Русь» распробовала.

Многие из людей хитрых тайну сей краски узнать пыталися. Да — бестолку. «Слышат звон да не знают где он». Вот и пошёл слух, что, де, Воевода Всеволжский колдовством, по небу, на драконе летаючи, вывез с Индии сей кустарник. Ростит, де, чудо сиё, белоопушённое, в странах дальних, белым снегом вечно покрытых. А для прокормления сего теплолюбивого растения поливает его кровью. Обязательно — человеческой. Само собой — девственниц да младенцев. Вера и народность сих доноров — определяется рассказчиком. Всегда — по его слушателям.

И ныне в иных краях можно услыхать: «не будешь слушаться — отдам Колдуну Полуночному на краску». Родителю страх от сей легенды — помогает дитятю приструнить, мне — и народы целые.

Я уже говорил, что темнота в жилищах приводит меня в крайне раздражение. Зимой — особенно. Света хочу, света!

Мысль первая — делать свечки из пчелиного воска.

Воск мы в вотчине имеем. Но его и покупают не худо. Николай в городе подсуетился, вышел на корсунянина одного. Товар экспортный, грек берёт оптом. У меня пасека работает, с пчелами всё получается прилично. В смысле: медоносят и роятся. Но — не беспредельно же! Свой воск мы продали, из остатка Никодимке свечей в подарок наделали: в церкви службы без восковых свечей — крайняя бедность.

Есть лучины. Самый мой первый осветительный здесь прибор. Ещё с Юлькиной избушки. Я их перепробовал с пяток разновидностей. Больше не хочу.

Лампадки… ещё хуже. Это вообще не средство освещения помещения, а средство выражения почтения. К изображению.

Основной здешний осветительный прибор — сальная свеча. С фитилём из овечьей шерсти. Жить с таким освещением… и с таким прикосновением… и с таким запахом… сил моих нет!

Свечи здесь маканные. По Древним римлянам. Римляне макали скрученный папирус в раствор из жира, часть раствора оставалась на фитиле, это позволяло фитилю гореть. Теперь вместо папируса макают всё, что под руку попадает. Вот прямо сейчас, во второй половине 12 века, куча народа мечтает построить на этом свой «маленький свечной заводик». В Англии и Франции появились гильдии свечных мастеров. Новгородское «Иваново братство» свечников — очень не одиноко. Свечи в Европе продаются в небольших свечных магазинчиках во всех городах и деревнях.

До 15 века — «макают все!». Только в 15 веке один французский изобретатель придумал литейную форму для конических свечей. Но помакивание активно продолжается и в 19 веке.

«Вот сальные свечки, называемые мокаными. Хлопчатобумажные фитили, нарезанные одинаковыми кусками, подвешиваются на петельках и разом обмакиваются в растопленное сало (говяжье или баранье). Потом они вынимаются, охлаждаются и снова окунаются, пока вокруг фитиля не нарастает достаточно толстый слой сала…».

Я попытался спрогресснуть лет на триста раньше: был твёрдо уверен, что все свечи можно лить. Вспомнился какой-то авантюрный роман 19 века, в котором путешественники, для лазанья по пещерам, лили свечи из воска в стволах двустволки. И сокрушались, что винчестер так применить нельзя — ствол с нарезкой.