Александр Чернов - Порт-Артур — Токио

— Допустим, но я не за себя вовсе. Вы, Петр Алексеевич, опять «Наварина» «столом перевернутым» прилюдно обозвали. Некрасиво это, знаете ли. Да-с. Я все слышал. А ведь просил же… И Вы обещали!

— «Перевернутым»! Да боже меня упаси! Напраслину возводите. У меня пол мостика свидетелей здесь. Ну, не обзывал я «перевернутым» Ваше любимое блю… — Безобразов осекся, прикрыв рот рукой. Последний слог «до» остался не произнесенным…

Вокруг раздались сдавленные смешки, хихиканье, а не сумевший как всегда сдержаться Руднев закатил глаза и с трагической миной процедил:

— Дуплет-с, господа!

А затем, разряжая неловкую паузу, вынес вердикт:

— Во-первых, пока я еще командую нашим флотом — никаких дуэлей. Тем более среди адмиралов. Во-вторых, Петр Алексеевич, Вам все-таки придется сейчас прилюдно каяться. Мне-то ведь Вы тоже обещали. Помните: когда мы у Горы стояли? Вы же знаете — у Николая Александровича это любимый пароход. А он у нас однолюб. Понимать надо такие вещи.

— Ладно, все, господа. Виноват. Признаю. Раскаиваюсь… Вы удовлетворены, Николай Александрович? Торжественно обещаю Ваш любимый «Наварин» больше не обижать.

И хватит смеяться, молодежь!

— Спасибо, Петр Алексеевич, — Беклемишев, улыбаясь, подошел к Рудневу, Безобразову, а так же к стоящим вместе с ними командиру «Потемкина» Васильеву и старшему офицеру Семенову, — Будем считать инцидент исчерпанным. В самом деле, зачем обижать моего «старика». По Уставу ведь не положено, чтоб у корабля сразу три прозвища было…

— Три? А какое же третье? Что-то мы тут и не слышали на «Светлейшем». Сами-то ваши каюткомпанейские как «Наварина» своего кличут?

— Ну Вас! Опять смеяться будете. Не скажу.

— Э, нет! Все. Вылетело — не вернешь. Признавайтесь уж, будьте добры, любезный наш Николай Александрович!

— Как, как… «Слоник»! Вот как…

— Господи! А слоном-то за что его, бедного…

— А это к Всеволоду Федоровичу вопрос. Кто тогда на военном совете сказал, что мы на заднем дворе у Микадо резвимся аки слоны в посудной лавке?

Очередные смешки собравшихся были прерваны докладом спустившегося с фор-марса мичмана Кускова:

— Господа! Прямо по курсу дым!

— Видно уже кто к нам на встречу бежит?

— Никак нет. Пока только дым.

— Продолжайте наблюдение, спасибо…

Полагаю, господа, едет комитет по встрече. Миноносники, естественно. Стало быть, поход наш практически закончен. Мы уже дома. Передать по флоту: экипажам быть готовыми к торжественному построению. Всем — в первый срок! Флаги расцвечивания поднять… Между колоннами иметь пять кабельтов. Скорость 8 узлов…

Ясным морозным утром 1-го марта 1905-го года Тихоокеанский флот Российской Империи подходил к своей главной базе. Походный ордер плавучего города из почти что сотни кораблей и судов растянулся на 10 с лишним миль. Изрядно задувавший ночью с запада ветер почти стих, и неторопливо поднимавшееся из-за острова Русский солнце начало пригревать сталь мачт, надстроек и башен. Удивительно, но даже на кораблях бывает слышна звонкая весенняя капель…

На палубах и мостиках толпились моряки и армейцы: все заждались встречи с Родиной, с ожидающими там родными и близкими, предвкушая по праву заслуженный ими отдых после тяжких ратных трудов. Ведь, в конце концов, все войны не только кончаются миром. Они ради него ведутся…

До входа в Босфор оставалось еще миль пятнадцать. Мимо бортов, играя бликами и солнечными зайчиками в темно-синей воде, проплывали редкие льдины. Вокруг кораблей кружили стаи больших приморских чаек, прилетевших с островов. Вытаскивая из воды оглушенную ударами многочисленных винтов рыбешку, они оглашали Уссурийский залив своими пронзительными, звонкими кликами. И даже вечно терпеть их не могущие боцмана улыбались, глядя на этот гвалт и суету за кормой. Конечно, ют опять обгадят, но в такой день это простительно — первыми встречать прилетели! С Победой поздравить!

— Всеволод Федорович! Телеграмма!

— Что там? И почему целой делегацией на мостик одну бумажку несете, господа?

— На «Громобое» из Владивостока выходят нас встречать генерал-адмиралы Алексеев и Макаров, Всеволод Федорович!

— Что!? Степан Осипович САМ? Неужто в силах уже?

— Так точно! Самолично…

— Слава Богу, коли так… Но со званиями — не понял… Вы, ничего не напутали?

— Никак нет! Из телеграммы следует, что согласно Указу Государя Императора Николая Александровича, ряд высших офицеров флота и армии в связи с победой над Японией произведены в следующие чины! Поэтому, разрешите первому поздравить Вас, Всеволод Федорович! Вы, так же как Петр Алексеевич и Александр Михайлович, уже два дня как АДМИРАЛЫ! А Николай Александрович в компании с Грамматчиковым, Рейценштейном, Иессеном, Бэром и Матусевичем — вице-адмиралы.

— Так… И это все?

— Никак нет! Там еще несколько десятков фамилий в списке!

— Ну, и… Эй? Что это вы удумали? Прекратите! Что за армейщина!? Прекра…

— Качать Руднева, господа! Качать наших АДМИРАЛОВ! Ура!!!

Письмо В.К. Михаила Александровича брату. Комментарии графа А.А.Толстого

Произведённые на основании скучной бухгалтерской работы по учёту истраченных патронов, испорченных винтовок и пулемётов расчёты (на скуку я, впрочем, не жаловался — острых ощущений и увлекательных приключений за время осады Артура и Дальнего хватило с лихвой) повергли меня в настоящий ужас. Я трижды проверял и перепроверял с истинно германской педантичностью собранные для меня штабс-капитаном Штаккелем цифры. Отчаявшись, я обратился к наверняка известному тебе по рассказам доктора капитану Б.*

Он посмотрел на меня, поверь мне, Ники, как на ребёнка. Почти все цифры, к моему отчаянию, были поправлены им даже в сторону увеличения. Пять миллионов винтовок, сорок тысяч пулемётов, триста тысяч ружей-пулемётов и пистолет-пулемётов совокупно, шесть миллиардов патронов в мобилизационном запасе (и половина этого количества в ежегодном производстве во время большой европейской войны) — это непредставимо! Особенно когда вспоминаешь состояние нашей промышленности, казавшейся нам основательной и надёжной. И ведь я ещё не закончил подсчёты по расходу снарядов… Боюсь, что «снарядный голод» предстанет в цифрах такой ужасающей геенной, которую ты (и даже я, не испытывавший затруднений с поддержкой со стороны молодцов-артиллеристов из Артура и моряков с залива) не можешь представить.** А ведь ещё есть и новые виды вооружения и снабжения — механизация армии, развитие наших броневых экспериментов, удушающие газы, аэронавтика.

Кстати, известный тебе инициатор всей этой истории Р. предоставил мне при своём (крайне эффектном) прибытии в Дальний американскую газету с описанием полётов бр. Райт. За «адмиральским чаем» (зависть армии к комфорту моряков я полагаю вечной, впрочем, в капитанской каюте «Варяга» заботливо сохранён и покрыт лаком весьма крупный кусок обугленной и выгоревшей дубовой панели — память о Чемульпинском прорыве и напоминание о «цене» этого комфорта), Р. рассказал мне о перспективах сих хлипких «этажерок». Говорил он со знанием дела, чувствуется его изрядная подготовка в области воздухоплавания. Первым человеком, с которым он хочет встретиться после войны (за исключением тебя, разумеется) для серьёзной беседы, является профессор Жуковский из Московского Училища.***