Александр Чернов - Порт-Артур — Токио

Поднявшись отдышаться на ростры, я вынул часы и записную книжку, чтобы отметить первый пожар, но в этот момент чем-то кольнуло меня в поясницу, и что-то огромное, мягкое, но сильное ударило в спину, приподняло на воздух и бросило на палубу… Когда я поднялся на ноги, в руках у меня по-прежнему были и записная книжка и часы. Они шли; лишь секундная стрелка погнулась и стекло исчезло. Ошеломленный ударом, еще не вполне придя в себя, я стал заботливо искать это стекло на палубе и нашел его совершенно целым. Поднял, вставил на место… и тут только, сообразив, что занимаюсь совсем пустым делом, оглянулся кругом.

Вероятно, несколько мгновений я пролежал без сознания, потому что пожар был уже потушен и вблизи, кроме двух-трех убитых, на которых хлестала вода из разорванных шлангов, — никого не было. Удар шел со стороны кормовой рубки, скрытой от меня траверзом из коек. Я заглянул туда. Там должны были находиться флаг-офицеры с партией ютовых сигнальщиков. Снаряд вошел в рубку спереди, разорвавшись об ее стенки… Внутри — груды чего-то, и сверху — зрительная труба офицерского образца…

— Что? знакомая картина? Похоже на «Диану»? — крикнул мне снизу высунувшийся из колпака своей башни неугомонный Григорьев.

— Совсем то же самое! — уверенным тоном ответил я, но это было неискренне: было бы правильнее сказать — «не совсем непохоже»…

Ведь тогда, в ночном бою с «Фудзи», в мой крейсер попало только шесть или семь снарядов крупного калибра за полчаса. «Потемкин» же за пятнадцать минут уже получил не менее десяти крупных снарядов. В большинстве своем с броненосных крейсеров. Японцы дрались насмерть. Но и наши плутонги грохотали вовсю.

— Ну, понеслись, благословясь! — махнул мне рукой Григорьев и исчез в своей башне. С тяжелым лязгом задвинулась ее броневая дверь. Стволы двенадцатидюймовок поднимаясь двинулись влево. Стало ясно, что мы маневрируем, и сейчас начнем всем бортом…

Через пару минут наши батареи уже ревели вовсю…

В суматохе дальнейшей борьбы с огнем и водой — мы получили в ходе боя две заливаемых и одну подводную пробоины, последнюю, к счастью, от шестидюймовки, прямо под адмиральским салоном, а так же два разбитых и два выгоревших каземата — я практически не мог следить за ходом сражения, критический момент которого наступил когда взорвался под огнем головных японских броненосцев «Витязь», «Громобой» был подбит, вышел из линии и донес сигналом, что не может управляться, а контр-адмирал Руднев погиб… Казалось, что японцы уже прорвались, разметав перед собой наши броненосные крейсера. Но именно сразу после этого, благодаря мужеству командиров и экипажей «Баяна» и «Новика», нам удалось переломить ход битвы в пользу русского флота. К сожалению, лично я ни тарана Рейна, ни торпедной атаки Балка не видел. Увы…

Вскоре после этих событий, пробегая с матросами пожарной партии и младшим боцманом в сторону очередного крупного возгорания у переднего мостика, увидел довольно близко нашего противника. Это был большой пятнадцатитысячетонный броненосец, как потом стало ясно, «Сикисима», почему-то оказавшийся без хода и здорово севший на корму. Он был страшно избит, горел, но в кого-то яростно палил главным, в противоположную нам сторону. Такой жуткой картины я не только никогда не видел, но и не представлял себе.

Снаряды сыпались на него беспрерывно, один за другим. В борту его, уже и без бинокля, видны были провалы и дыры, кое-где из них выбивало пламя. Грот-мачта рухнула у меня на глазах, прочертив в дыму дугу своим развевающимся боевым флагом… Идущий перед нами «Ретвизан» даже пустил по японцу мины из бортовых аппаратов, но непохоже, что попал. Далеко впереди дымил как огнедышащий вулкан охваченный пожарами «Цесаревич», всаживавший, тем не менее, в стоявшего японца снаряд за снарядом из кормовых башен…

Потом я увидел, как из-за дыма пожара «Сикисимы», контркурсом нам, выходит еще один неприятельский корабль, на который немедленно перенесли огонь орудия нашего «Потемкина» и идущего за ним «Суворова».

Это был флагман Камимуры броненосец «Конго», о чем говорил развевающийся на фор-стеньге вице-адмиральский флаг и высоченные шлюпочные краны, характерные только для двух кораблей британской постройки, которые были спроектированы для чилийского флота. Дистанция до него не превышала двух с небольшим миль, и за очередным актом драмы — безжалостным его избиением, к которому подключился и «Александр», где справились, наконец, с повреждением в руле, мне удалось даже какое-то время понаблюдать.

Не скрою, но после стольких уже виденных сегодня смертей и страданий моих товарищей, зрелище превращения этого красивого, элегантного корабля в груду огнедышащего, покореженного металлолома, вызвало какое-то мрачное, первобытное удовлетворение, к которому начинало примешиваться всепоглощающее чувство торжества! Мы побеждаем! Это уже становилось очевидным. Японцам не удалось прорваться и уйти, а значит главное, что так волновало командующего, удалось предотвратить. Раз Камимура развернулся, значит все! Заметались. Бегут… Сила не взяла! Но в этот момент до меня донесся чей-то крик: «Смирнова сюда, скорее! Адмирал ранен! Правую руку оторвало!» Я опрометью кинулся по уцелевшему трапу левого борта наверх, в боевую рубку…

Желтое море у мыса Шантунг, Порт-Артур, пролив Крузенштерна, 28-е декабря1904-го года — 4-е января 1905-го года

— Смотрите, смотрите! Всеволод Федорович… Слава богу!

— Жив! Адмирал жив! Воды! Скорее. Доктора в рубку, живо! Отойдите же, не мешайте…

— Бинт давайте! Да, сочится… И здорово… Так, голову приподнимите ему…

— Всеволод Федорович! Дорогой! Вы меня слышите?

До Петровича как сквозь вату начал доноситься глухой шепот криков, обступивших его офицеров. Картинка постепенно светлела, приобретая цветность и резкость… Тени людей вокруг кружились… Кружились все быстрее… «Но как… Как же хреново…» Его вывернуло. Голова раскалывалась. Было очень холодно и жестко. Трясло… Хотя сознание и начинало постепенно приходить в некое слабое подобие нормы.

— Что… Что это было… — силясь криво усмехнуться, — спросил он, обращаясь к стоящему над ним на коленях Хлодовскому.

— Слава Богу, Вы живы… А то уж думали, все… Вот, выпейте глоточек…

Коньяк непривычно обжег, перехватив дыхание.

— Слава Тебе, Господи, — прошептал Хлодовский и перекрестился.

— Каперанг! Вы мне еще слезу тут пустите… Помогите же подняться. Ох… Нет, пока силенок маловато. Рассказывайте, что тут случилось? Что сейчас происходит? Ну, быстрее…

— Двенадцатидюймовый. С «Ясимы». Вернее два даже. Один в каземат восьмидюймовки под нами. Прямо в амбразуру. Там всех… Второй ваккурат нам в рубку. Не пробил, так как фугасный, но удар был жуткий, и осколков позалетало. У нас от него убитых трое. Командир тяжело ранен в ногу, выше колена, прооперировали. Слава Богу, у нас жгут был под рукой и кость не перебило. Вас бросило головой прямо на штурвал, и потом на настил, на вон тот угольник… И мы думали, что все… Вы практически не дышали, Всеволод Федорович. И пульса не было. Даже кровь почти не текла. Поэтому сперва мы Вас со всеми и положили… — быстро заматывая вокруг разбитой головы Руднева бинт, частил Хлодовский.