Олег Мазурин - Убить отступника

– Неужели? Как так, вы же были его лучшим приятелем в этом городе.

– Послушайте, Голевский, вы пытаете меня, словно представитель Следственного комитета. Забавно.

– Поверьте, Рощин, мне просто самому интересно разобраться в этой истории, да и старый князь Боташев просил узнать более подробно о гибели сына. Не буду скрывать, сударь, это князь дал мне денег на путешествие в Белояр.

– Вот как? Я думал, Александр Дмитриевич, вы по собственному волеизъявлению сюда пожаловали.

– И по собственной воле, и по воле князя. Вас это устраивает?

– Вполне…

Тут на крыльцо вышел полковник Журавлев. Крупный телом, седовласый, круглолицый, пучеглазый, с толстыми губами, с красными пятнами на пухлых щеках, он был похож на жирного губастого окуня.

– Господа, позвольте к вам присоединиться. Какое звездное небо! – воскликнул полковник. – Вы не находите?

– Трудно с вами не согласиться, милостивый государь, – сказал Голевский. – Действительно, удивительно красивое небо.

– Да, да, – поддакнул Рощин.

Журавлев вдруг ни с того ни сего процитировал:

– Рылеев?.. – на всякий случай уточнил Голевский.

– Он самый, – кивнул Журавлев. – Как жаль, что мы в двадцать пятом не были едины, поэтому и упустили победу из рук. А причина довольно-таки проста: не смогли поделить власть. Все тогда хотели быть лидерами. Пестель с Муравьевым-Апостолом делили власть в Южном обществе, тот же Пестель боролся с Рылеевым за безусловное влияние среди всех организаций, Рылеев воевал с Завалишиным за лидерство в Северном обществе. Пестель не сумел привязать к себе солдат полка и, располагая целой армией, допустил себя арестовать самым постыдным образом. Оболенский, вместо того чтобы принять меры о замене сбежавшего Трубецкого, заботился о том, чтобы успокоить графиню Коновницину насчет ареста ее сына и не сумел освободить конно-артиллерийских солдат из-под ареста, когда те только и ждали, чтоб тот подал сигнал к тому. А Якубович? Переметнулся к императору, хотя грозился убить его. Да ну их, этих позеров и фанаберистов!

Журавлев досадливо махнул рукой.

– Только bavardage atroce [19], а не реальные действия. Болтуны! А могли бы и победить, Голевский. Не так ли?

– Могли, да что с того. Увы, оные события уже в прошлом, милостивый государь. Не хочется ворошить былое, ибо излишне печальны и тяжелы воспоминая о минувших днях.

– А вы что изволите сказать, Николя? – полюбопытствовал Журавлев у Рощина. – Ваша позиция какова по сему вопросу?

Бывший ротмистр грустно усмехнулся.

– Вы верите в фатум, Дмитрий?

– Да, я фаталист.

– Тогда к чему все эти сентенции, любезный Дмитрий. Произошло то, что и должно было произойти. Мы тогда не могли победить, решительно не могли. А все отчего? Да потому что звезды так сложились. Вот так, господа.

– Надеюсь, что когда-нибудь придет лучшее время, нас амнистируют и разрешат возвратиться в Россию. Не хочу во цвете лет гнить в Сибири, – сказал Журавлев и снова процитировал:

– «Войнаровский»? – предположил Голевский.

– Да, он самый. Прекрасная поэма Кондратия.

– Не спорю, – согласился Голевский. – Послушайте, господин Журавлев, разве вам здесь так плохо? Я, наверное, с удовольствием прожил бы тут остаток своей жизни.

– Однако ж это вы говорите, милостивый государь, оттого что не жили здесь какое-то время. Вот поживете и поймете, что лучше Петербурга нет ничего на свете. Да-с, нет, и никогда не будет. Этим городом можно бесконечно восторгаться, удивляться, наслаждаться, писать о нем восторженные оды, поэмы, стихи. Он неповторим, он бесконечен, он невероятен. И я люблю Петербург до безумия. Как мне хочется хоть на часок, хоть на мгновение вернуться в родную столицу. Весьма часто я вижу ее во сне. Невский проспект, набережные Невы, смеющиеся барышни в модных шляпках. Балы, театры, офицерские пирушки… Я прав, Николя?

Рощин, тряхнув пышными кудрями, вскинул голову. Его лицо приняло насмешливое выражение. Он криво улыбнулся.

– Ты как всегда прав, любезный Дмитрий, ибо более прекрасного города, чем Петербург, не найти на всем белом свете. Мне он тоже часто снится, и я не прочь вернуться в Северную Пальмиру, но, увы, это все покамест неосуществимо в силу ряда тяжелых обстоятельств. Мы здесь вечные пленники. И свободы нам не видать как своих ушей. Вам, Голевский, везет. Скоро вы вернетесь в нашу розовую мечту и останетесь там навсегда. А мы с Дмитрием будем уповать лишь на то, что когда-нибудь однажды в нашей судьбе все решительным образом изменится, взойдет на престол новый император, великодушно простит нас, и мы в качестве бывших сибирских узников с превеликой радостью вернемся домой.

– Можно убыстрить это событие, – усмехнулся Журавлев. – Просто поехать и убить императора.

– Вы шутите, Журавлев? – удивленно вскинул брови Голевский.

– Какие, извольте, милостивый государь, могут быть здесь шутки. Кто-нибудь один из нас пожертвует собой, зато сотни других, таких как мы, будут на свободе. Неплохая идея, а, друзья?

Рощин слегка тряхнул за плечо Журавлева.

– Остынь, любезный Дмитрий, а то люди чего доброго подумают, что ты действительно замышляешь цареубийство, донесут властям на тебя, и тогда прощай, Белояр, здравствуй, Петровский завод. Это в лучшем случае. В худшем сам знаешь, что с тобой сотворят. Вспомни ужасную участь великолепной пятерки.

– Да, ты прав, Николя. Я зашел далеко в своих измышлениях. Простите, Голевский, но я пошутил.

– Я так и подумал. Смею уверить вас, и это без иронии, что день, когда вы вернетесь в Россию, все же наступит. Я думаю, амнистия когда-нибудь да будет.

– Дай бог, – вздохнул Журавлев. – Будем на это надеяться. А природа здесь действительно чудная. И люди здесь хорошие. Но… всегда ведь тоскуешь о том, к чему привык.

Мухин уже спал, сидя на стуле. Откинув голову и открыв рот, он смачно храпел. Ему уже ничего не надо было. А пирушка возобновилась с новой силой и затянулась до утра.

Вера зашла в спальню, достала портрет Голевского, который она тайно взяла у сестры, и стала его с любовью рассматривать.

– Мой милый, дорогой, единственный, Саша, где ты? Отчего ты меня позабыл, отчего не пишешь? Что с тобой? Ведь я тебя так люблю. Ты, право, не знаешь, как я тебя люблю. Еще сильнее, чем прежде. Прости меня, Сашенька, милый, прости! И за мою тогдашнюю слабость, за неверность, за легкомысленность. Неразумная я была тогда, вот и наделала глупостей. Прости меня и вернись ко мне, мой Сашенька. Прошу тебя, вернись.