Валерий Самохин - Мой милый жандарм (СИ)

Статский советник, не иначе.

О, прямо по курсу и конторка товарища прокурора виднеется. Все-таки, что я натворила? И куда делся мой адвокатишка? Или он в эту назойливую осу превратился, что жужжит беспрестанно над ухом?

- Встать, суд идет! - прервал мои размышления судебный пристав, и звучно шмыгнул носом. Для солидности, надо полагать.

Зал снова задвигал стульями, дружно поднимаясь на ноги. Председатель, близоруко отодвинув от себя листок, начал монотонно зачитывать приговор:

- Суд, заслушав свидетелей... бу-бу-бу... изучив донесения сыскного отделения... бу-бу-бу... проверив материалы судебного следствия... бу-бу-бу... выслушав доводы обвинения и защиты, постановил признать виновной в следующих проступках девицу Анну Лазович, двадцати двух лет от роду, урожденную Варшавской губернии...

Эй, господа хорошие! А меня кто-нибудь спросил? Дайте хоть последнее слово сказать... Ну что за сон такой неправильный. Я так не играю! И оса еще эта противная! Ну что за богомерзкое насекомое. А ну кыш отсюда, пернатая!

- ... Мещанского сословия... бу-бу-бу...православную... бу-бу-бу... увечную немотой от рожденья...

Это кто немая? Я немая?! Да я вам сейчас такого наговорю!

- ... Руководствуясь статьями... бу-бу-бу... и циркулярным письмом товарища министра внутренних дел от третьего мая сего года...

Черт, надо было меньше факультатив по дореволюционному праву прогуливать! Я же вашего судопроизводства совсем не знаю... А-а, была не была! Пойдем зыбкой тропой аналогии права. Чего мне терять, в конце-то концов?! Подумаешь, испорченный сон. Насмотрюсь еще, какие мои годы. Да и вообще, чем не приключение?

- Ваша честь! - злая сила подбросила меня с места.

В зале воцарилась гробовая тишина. Честно говоря, прерывать судью себе дороже. Но другого выхода у меня нет. Как только молоточек в руках у председателя суда опустится на подставку с двуглавым орлом, пиши - пропало.

- Ваша честь! - как можно тверже повторила я, машинально отметив проблеск интереса в глазах председательствующего. - Суды, принимая решения, руководствуются указами Его Императорского Величества, Сводом законов Российской империи и директивами Правительства... Письма товарища министра внутренних дел, равно как и телефонные звонки, источниками права не являются по определению и судом приниматься во внимание не должны.

Мерзкое ярко-желто-полосатое насекомое, сделал полный оборот над лысиной старичка священника, замершего с отвисшей челюстью, коварно спикировало мне на шею.

Мамочка, как больно! С детства боюсь этих тварей. Что за гадская живность эти осы. И почему я чувствую боль?! Я же сплю. Ле-е-еенка, разбуди меня скорее!

Глава третья

Деян

Матушка моя, Софья Петровна, пребывая в непраздности, балы и салоны посещала, тем не менее, исправно. Будучи на седьмом месяце, в капризе своем отправилась на воды меланхолию лечить, возраженья врача нашего, Афанасия Павловича, легкомысленно оставив без вниманья. Видно тогда уже, в чреве ожидая свет божий узреть, я и пресытился светской роскошью, предпочитая впоследствии покой и уединение.

Батюшка мой, Иван Димитрьевич, характер имел жесткий и непреклонный, прихотям матушкиным потакать не любил, и посему ссоры семейные в нашем доме были частым явленьем. Она в попреках своих часто поминала ему о знатности рода своего, два века назад прервавшегося в мужском колене. Обнищавших князей на Руси в ту пору хватало в избытке.

Иван Димитрьевич гнев матушкин переносил стоически, ни разу не упомянув о достойных предках, в знатности и известности фамилии своей отказавшихся от графского титула. Род моего батюшки вел свою линию от сербских дворян, еще в екатерининские времена добывавших себе славу в боях с крымчаками.

Батюшка воспитывал меня в строгости и послушании, с детства приучая к воинским наукам. В мыслях своих я уже был в столичном кадетском корпусе, но Иван Димитрьевич решил иначе, сердито заявив, что не потерпит в доме своем придворного лизоблюда. Так я оказался в Киевском юнкерском училище, которое и закончил с отличием по 1-му разряду в году одна тысяча восемьсот девяносто третьем.

Верой и правдой отслужив шесть лет в 105-м Оренбургском пехотном полку, квартировавшем в Вильне, я, к изумлению многих своих товарищей, подал прошение на высочайшее имя о переводе в Отдельный корпус жандармов, куда и был зачислен после окончания четырехмесячных курсов в Петербурге. Общая мода моего круга предпочитала военную академию.

Я слабо представлял всю серьезность своей будущей службы, зная лишь что корпус борется с теми, кто бунтует студентов и рабочих. Всех социалистов я ассоциировал с бесами Достоевского. Батюшка, узнав о прошении, впал в ярость. Я, внутренне холодея, как можно тверже ответствовал, что солдат есть слуга царя и отечества, и защищать их должен не щадя живота своего не только от врагов внешних, но и внутренних. Что ответить на это, Иван Димитрьевич не нашелся. Но и благословлением отеческим не снизошел.

К началу нового столетия я начал свою службу в Московском охранном отделении. Опыта я не имел никакого и на первых порах усердно изучал уголовное право, методику дознания, дактилоскопию и многое другое, не менее важное в нашем нелегком деле. Немалое внимание уделялось и занятиям по специальной подготовке. Два года назад в нашем отделении ввели обязательный курс по японской борьбе джиу-джицу. Искусная воинская наука самураев увлекла меня до самозабвения, и успехов на это поприще я достиг немалых.

Словом, к своим тридцати годам я имел на своем счету пару-тройку раскрытых громких дел, несколько благодарностей от своего непосредственного шефа и именные часы лично от директора Департамента полиции. Ничем не примечательным утром сегодняшнего дня я привычно открыл дверь в двухэтажное зеленое здание охранного отделения, что в Гнездиковском переулке.

- Как отпуск прошел, Деян Иванович? - встретил меня крепким рукопожатием старший чиновник по поручениям.

- Отменно, Егор Матвеевич, - расслабленно улыбнулся я. - Погостил у батюшки в усадьбе, вволю порыбачил на утренней зорьке, отъелся на разносолах домашних - дырку новую придется в ремне сверлить... Но с тревогой наблюдая ваше ехидство непомерное готов побожиться, что мне изготовлено что-то особое?

- Да ничего особенного, - безразлично пожал плечами чиновник и протянул мне тоненькую папку из плотного картона. - Пока только подозрения и никаких улик... Получи, Деян Иванович, и распишись.

Оставив роспись в журнале принятых дел, я направился в свой кабинет. Заварил чашечку крепкого чая, закурил первую папироску и лишь потом развязал тесемки папки. На первом листе гербовой бумаги красовалась размашистая резолюция шефа: "Старшему помощнику начальника отдела дознания Младовичу Д.И. лично в руки. Сов. секретно". Я мысленно усмехнулся: в нашем отделении есть только два вида документов - "секретно" и "совершенно секретно".