Сергей Васильев - Останется память

Подумав о грядущем восстании, я плавно перешел к делам, которые всё собирался, но так и не сделал. А именно – к просмотру всяких бумаг и вещей, которые при мне оказались.

Бумаги, на мой взгляд, не представляли ничего интересного. Какие-то письма от неизвестных мне лиц другим неизвестным лицам, в которых упоминалось мое имя в самых хвалебных выражениях. Официальные документы с печатями и орлами, должные, скорей всего, удостоверять мою личность, звание и общественную категорию, в которые я не стал вникать. Непонятная металлическая коробочка, в форме медальона, которую я попытался открыть, но не сумел.

Я взял нож со стола и попробовал поддеть крышку. Безрезультатно. Тут квалифицированный слесарь нужен. Потряс коробочку – внутри ничего не гремело, но, судя по весу, что-то там всё же находилось. Какой-нибудь локон любимой девушки или такая же дребедень в этом роде. Насущной потребности открывать коробочку прямо сейчас я не видел. Какой смысл отвлекаться на всякую ерунду? Излишним любопытством я не страдал. Если вещь нужная, она пригодится. А если так, для антуража, то и думать о ней нет смысла.

То, что имя в документах совпадало с моим, добавляло уверенности. Кроме прочего, я оказался помещиком средней руки, владеющим тысячью душ "мужескаго пола" где-то в Саратовской губернии, а также поручиком, вышедшим в отставку в двадцатом году вследствие последствий ранения. Надо понимать, что ранили меня во время Отечественной войны 1812 года. И сейчас мне по документам около тридцати, что немногим старше реального возраста. Оказывается, про поручика я Оболенскому не соврал: наверно, когда в первый раз смотрел документы, случайно отложилось в памяти.

В общем, человек я почтенный, даже при деньгах, что имеет свои преимущества. Конечно, работы у меня нет, да какой помещик ее ищет? Только отдельные радикалы, вроде Рылеева. Да и не до работы будет в ближайшие дни.

Кинув в рот напоследок пару соленых орешков и глотнув теплого сбитня, я подозвал полового и расплатился. Судя по ценам, денег оставалось еще достаточно, чтобы с относительным комфортом прожить не меньше месяца.

Пора было искать пристанище на ночь. Лучшего места, чем гостиница "Неаполь", где проживал Каховский, найти было решительно невозможно. Если случайно столкнуться с ним в коридоре, намекнуть на давнее знакомство с Оболенским, высказать мысли в поддержку переворота, то вполне можно будет ожидать определенных последствий. А именно, что Каховский непременно сведет меня со всей их группой заговорщиков. Это будет официальным признанием моего статуса. Не понадобится более сочинять сказки про Оболенского. С самим же князем на эту тему вообще говорить не надо. А то как не вспомнит – объяснениями не отделаешься, еще на дуэль вызовет. Ну, и пристрелит. Он стрелять мастер, не то, что я. Сроду кремневых пистолетов в руках не держал.

Я вышел из трактира, вернулся по Гороховой до Большой Мещанской улицы и уже по ней почти до самого конца – до пересечения с Вознесенским проспектом.

"Неаполь" впечатлял роскошью. Я потоптался внизу, выискивая причины – почему бы мне было там опасно появляться, не нашел и с легким сердцем отправился к стойке с ключами. Отрекомендовался без затей, даже не задумываясь, что такое говорю, и побрел на этаж.

Тут-то и столкнулся с Петром Каховским. Не узнать его было не возможно – уж слишком он был похож на свой портрет.

– Пётр?! – удивленно воскликнул я.

Каховский удивленно взглянул, буркнул: "Не припомню" и хотел пройти мимо. Но я его удержал.

– Мне вас рекомендовал Оболенский, Евгений Петрович. По известному делу.

– Меня? Вам?!

– Именно. Как человека, который знает достаточно для того, чтобы убедиться в моей привязанности идеалам свободы.

– Пойдемте… Э-э-э…

– Константин Владимирович Шумов. Поручик в отставке.

Каховский оказался, что называется, своим парнем. Мы быстро перешли на "ты", и Пётр стал называть меня братом. Видимо, имея в виду общность взглядов. Я отпускал фривольные шуточки, поддевал и царя, и междуцарствие, и генерал-губернатора. В общем, вел себя совершенно разнузданно, что и нравилось Петру.

– Да ты, брат, шалишь! – Каховский грозил мне пальцем и добавлял каждый раз длинную фразу по-французски. Которую, впрочем, я прекрасно понимал.

Еще при первых разговорах я заметил некую странность. На каком бы языке со мной не говорили, я всё равно понимал. При этом я осознавал, что говорят со мной, скажем, по-французски, но слышал всё равно русскую речь. Должно быть, программа по активации памяти, кроме основной функции, научила еще и восприятию языков.

Штука удобная. Но отвечал я собеседникам всё равно по-русски! От этого они сразу же сбивались и некоторое время не могли собраться с мыслями. Потом, конечно, выправлялись, удивлялись моему странному поведению, но выводы держали при себе. Мало ли по какой такой причине человек не хочет по-французски говорить. Тем не менее, все оказывались вежливыми и продолжали разговор со мной уже на родном языке.

Каховский долго беседовал со мной, задавал вопросы, выяснял мои политические пристрастия. Они вполне отвечали духу заговорщиков, и Каховский вскоре уверился в моей полной поддержке их делу. А что никто обо мне в обществе не знает, так что ж с того? Вон Булатова в заговорщики приняли не далее, как вчера, да и то, напоив его хорошенько. На трезвую голову он ни в какую не соглашался. А мятежникам крайне был нужен полковой командир в лейб-гренадерском полку – Сутгоф и Панов, служившие там же, могли вывести не более роты.

Я же вполне трезв, здравомыслящ, с убеждениями. Человек чести, одним словом. Напоследок, уже совсем ночью, когда у меня стали слипаться глаза, Каховский меня дружески обнял и сказал восторженно:

– Славно, Константин Владимирович! Славно! Будь готов к завтрему. Встретитесь со многими нашими. Они от тебя будут без ума. А теперь выспись. Сон – он крайне полезен. Так что, до утра.

Он проводил меня до моего номера, открыл дверь и напоследок еще раз обнял. Я сделал несколько шагов, едва стащил с себя верхнюю одежду и рухнул на кровать.

Каховский поднял меня чуть свет. Он был бодр и неестественно весел. Что называется, на подъеме. Свеча, с которой он вошел ко мне, жутко чадила и потрескивала, едва разгоняя полный мрак самой длинной в году декабрьской ночи.

– Всю ночь ходили по казармам! – гордо заявил он. – Теперь у Рылеева обсуждать будем. Пойдешь, брат?

– Пойду! Как не пойти. Давненько хотел Кондратия Федоровича послушать. Ну, и других также. Великие дела деются.

– В самую точку, брат! Собирайся! Завтракать будешь?

Я вспомнил вчерашние мытарства в поисках еды и без колебаний согласился. Каховский приоткрыл дверь из номера и крикнул: "Петька, неси!" Мог бы и не кричать – Петька явно ждал, когда его впустят. На столе мгновенно появились: котелок с горячей гречневой кашей, горка пирогов, наваленных на большое блюдо, и большущий самовар, пышущий паром. По моим меркам – минимум на двоих.