Валерий Самохин - Мой милый жандарм

Может быть, в профессиональной подготовке я вам и проигрываю, господа имперские юристы, но учебники ваши я штудировала едва ли ни наизусть.

– Но ведь факт установлен и защитой не отрицается – хищение произошло в часовне, – недоуменно поведал Йоханн.

На нас зашикали с задних рядов, председательствующий грозно посмотрел не меня. Ответив упрямым взглядом, я злым и громким шепотом пояснила:

– Часовня большая. В каком конкретно помещении хранилась лампада?

Йохан вопросительно изогнул бровь:

– Но какое это имеет отношение к делу?

– Самое что ни на есть прямое! – не сдерживаясь, еще громче прошипела я. – Если лампада не употреблялась при богослужении, то существенный признак святотатства обвинением не доказан. Может ее только в день кражи купили для часовни?

Председательствующий, нахмурившись, раздраженно постучал карандашом по столу.

– Еще одна реплика и я буду вынужден просить, молодые люди, освободить нас от вашего присутствия.

Член коллегии со скрипучим голосом придержал его за руку и, бросив на меня заинтересованный взгляд, повернулся к товарищу прокурора.

– Кстати, господин обвинитель, соблаговолите пояснить суду, откуда конкретно похищена лампада?

– Из дощатого пристроя к часовне, – с показным безразличием пожал плечами товарищ прокурора. – В нем хранятся различный инвентарь для хозяйственных нужд и товары для лавки.

– Иными словами, хищение совершено не из самой часовни? – вкрадчиво проскрипел член коллегии. – Доказательства употребления лампады при богослужении у обвинения имеются?

После долгой паузы товарищ прокурора нехотя признал:

– Такими фактами обвинение не располагает.

– Тогда почему вы дали заключение о применении статьи двести двадцать шестой Уложения о наказаниях, если признак святотатства следствием не установлен?

Прокурор промолчал.

Публика оживленно загудела.

– Анна Васильевна, а ведь вы только что спасли несчастную от тюрьмы, – Йоханн церемонно приложился к моей руке. – Позвольте выказать мое искреннее восхищение!

Мне отчего-то стало неловко.

– Моей заслуги в том нет, суд сам во всем разобрался. Да и не кончено еще ничего, и кража не перестала быть преступлением.

– Ерунда! – небрежно отмахнулся Йоханн. – Если факт освящения церковного имущества не доказан, это уже иная квалификация и, если мне не изменяет память, предусматривает наказание на срок не более шести месяцев без ограничения в правах. Примут во внимание добровольное сознание в содеянном, зачтут срок содержания под стражей в счет наказания и освободят несчастную женщину из зала суда.

Судебная коллегия, низко склонившись головами, совещалась на месте. Наконец, председательствующий, выпрямившись во весь рост, огласил:

– Господа присяжные, вам предстоит ответить на следующий вопрос: виновна ли крестьянка Марфа Дмитриева в том, что тайно похитила из незапертой часовни медную лампаду, освященную употреблением при богослужении.

Присяжные, прогрохотав отодвигаемыми стульями, удалились.

Публика осталась на местах, возбужденно перешептываясь.

К нам подскочил вертлявый папарацци, нацелив на меня громоздкую, похожую на небольшую пушку штуковину.

Фотоаппарат, догадалась я.

– Прошу простить мою бесцеремонность, но ваша личность мне несомненно знакома… – пафосно начал он.

– Мне тоже, – перебила я.

– Простите?

Я терпеливо пояснила:

– Моя личность мне тоже знакома.

Папарацци неуверенно хохотнул.

– Шутить изволите?

– Отнюдь-с, я серьезна как египетская мумия.

Йоханн сдавленно всхлипнул.

Недовольно покосившись на него, я сварливым тоном осведомилась:

– Вы что-то хотели от бедной девушки?

Фотограф шаркнул ножкой.

– Позвольте запечатлеть вас для репортажа.

– Не позволю! – безжалостно отрезала я.

– Но почему? – искренне удивился он.

Поманив его пальчиком, я заговорщицким шепотом произнесла:

– Потому что я в имперском розыске. Если мое фото попадет в газеты, меня немедленно арестуют.

Папарацци побледнел и судорожно дернул кадыком:

– Вы социалистка?

Я с мольбой в голосе пролепетала:

– Она самая… Но я по вашим глазам видно, что вы приличный человек. Поклянитесь, что не донесете на меня!

– Вы требуете невозможного.

– Почему? – искренне удивилась я. – Вам не позволят ваши принципы? Или вы ненавидите социалистов?

Папарацци едва слышно проблеял:

– Не поймите меня превратно, но это все как-то неожиданно…

Наш содержательный диалог был прерван – из совещательной комнаты вернулись присяжные заседатели.

– Готовы ли вы огласить вердикт? – строго вопросил председательствующий.

Старшина присяжных, залихватски подкрутив кавалерийские усы, гулко бухнул:

– Готовы… – и, подслеповато щурясь, зачитал по бумажке: – Коллегия присяжных единогласно постановила… – выдержав паузу, он внимательно оглядел зал, и торжественно закончил: – Признать виновной крестьянку Марфу Дмитриеву в тайном хищении медной лампады, саму лампаду освященной не признавать.

Публика взорвалась рукоплесканиями. Товарищ прокурора, лукаво усмехнувшись, весело подмигнул мне. Вздрогнув от нежданного знака внимания, я не нашла ничего лучшего, чем послать в ответ воздушный поцелуй.

Вспышка магния ослепила глаза.

Деян

– С прибытием, Деян Иванович. Вот взгляни, тебе любопытно будет, – филер грузно опустился в кресло и привычно ухватился пальцами за седеющий ус.

– Не оторви, – столь же привычно посоветовал я, разворачивая протянутую газету. – И что здесь должно меня заинтересовать?

– На первой полосе, – с невозмутимым видом подсказал Ильин. – Чуть ниже репортажа о празднованиях в честь дня тезоименитства племянницы его высокопревосходительства генерал-губернатора.

Пробежавшись взглядом по заголовкам статей, я мысленно чертыхнулся. В нижней части раздела светской хроники ютилась крайне занимательная фотография: товарищ окружного прокурора с улыбкой до ушей и посылающая ему воздушный поцелуй моя недавняя знакомая.

Ильин уважительно хмыкнул:

– Твоя симпатия, Деян Иванович, время зазря не теряет.

– О чем это ты? – недовольно поморщился я на нечаянную оговорку.

Впрочем, к чему лгать самому себе? Симпатия она, милая моему сердцу симпатия.

– Сам посуди, как отреагирует наш милейший прокурор, узрев сей пикантный пассаж?

Я выжидающе прищурился, не понимая, к чему он клонит.

Оставив в покое свой ус, Ильин с усмешкой пояснил:

– Зная крутой нрав господина окружного прокурора нетрудно предположить, что господин коллежский асессор не будет участвовать в деле по обвинению нашей замечательной барышни.