Елена Асеева - Коло Жизни. Бесперечь. Том второй

И лекарь не мешкая направил свою поступь к летающему устройству, легохонько так вращающему своим дном, похожим на многажды нанизанных объемных кругов, широких у самого его основания и степенно уменьшающихся по мере отдаления. Те круги, сопла, не только свершали коловращательное движение, но, и, выпуская из себя прозрачные пары дыма, медлительно опускались вниз, а минуту спустя также степенно подымаясь вверх, входили в основу дна. Вмале поднявшись по стеклянной с широкими ступенями лестнице, Кентавр внес девушку внутрь буравчика. Створка скрывающая дотоль вход в буравчик как мгновенно отворилась, так не менее скоро сомкнулась, стоило внутрь него вступить гипоцентаврам. И вошедшие оказались в небольшом квадратном помещении с высоким сводом. Серебристыми, залащенными были внутри буравчика стены, пол и потолок и гладь та смотрелась такой поразительно ровной, будто давеча обмытой водой или облизанной чьим мощным языком. По полотну потолка в двух направлениях по краю стыков стен струились ярко голубые огни. Они перемещались синхронно, наподобие мельчайшей капели водицы, каждую отдельную из которых можно было различить.

С одной стороны помещение по коло огибал высокий стеклянный помост, на котором располагалось подробное объемно-пространственное изображение местности, где нынче жили и строили гипоцентавры, только выполненное в уменьшенном масштабе. Посередь той миниатюрной модели края явственно живописалась пролегающая широкая река, махунечкими шапочками просматривались зеленые дали леса окружающие ее, бурые впадины каменоломен лежащих внизу по течению, селения къметинцев, крошечные хижины черных людей, и огромное пятно освобожденного от деревьев пятачка, где с одного бока поместился миниатюрный сфероид. Все было не просто подробно и обстоятельно сделано, но и выглядело достаточно живым, так что не только колыхали кронами древа в лесу, но и иноредь пускал дым миниатюрный сфероид. Сама модель местности была также насыщенна мельчайшими красными огоньками струящимися повдоль всех нанесенных на нем сооружений, и с тем придающих особую лучистость изображенному рельефу.

Кентавр отнес и посадил девушку на стул, опирающийся на одну ножку, довольно-таки высокую в сравнении с полом, поместившийся супротив стеклянного поста. На стуле мягком, обитом белым бархатом не менее могутным был ослон, одначе, отсутствовали облокотницы. Заботливо поправив под головой спинку стула так, чтобы молодая женщина могла на нее опереться, лекарь обхватил перстами запястье руки и вслушался в ритм ее жизни. А тем временем Китоврас подойдя к помосту, возложил левую руку на миниатюрный сфероид. Таким образом, абы запястье, каковое плотно обхватывал широкий платиновый браслет, слегка заходящий угловатыми краями на средину тыльной стороны пясти и по коло окружающий до первой фаланги большой палец, соприкоснулся с серебристой его поверхностью. Незамедлительно огоньки на макете сменили цвет с красного на голубой, расположенный в центре браслета боляхный жук, с широкоовальным телом, резко дернул ножками усыпанными темными волосками, и, оторвав их от полотна на который дотоль опирался, выкинув в стороны, враз дотянулся до плавной грани сфероида, вроде войдя в ту гладь.

– А… фр… аад… джугад… сат… фр, – произнес на своем протяжном языке Китоврас.

И мгновение спустя буравчик чуть слышно зажужжав, самую малость вздрогнул. Жук в браслете императора рывком дернул вспять свои ножки и они, втянувшись в его брюшко, вновь очутились на платиновой поверхности.

– Все хорошо, госпожа? – вопросил Кентавр, пристраивая досель удерживаемую им руку обок другой, и с заботой воззрился в лицо Еси.

– Куда мы летим? На сфероид? – вопросом на вопрос откликнулась она, с интересом оглядывая и само помещение, с приглушенным светом внутри и модель местности на помосте.

Китоврас медленно развернулся в сторону девушки, но поколь так и не отходя от помоста, вкрадчиво ответил:

– Да, госпожа, на сфероид. Только там вас можно осмотреть. Вас и вашего малыша, – он на немного прервался, по его красивому лицу легкой зябью просквозило волнение, оное отозвалось не только в черных, пухлых губах, но и шелохнулось в длинных, темных с проседью волосах. – Господа ради, дражайшая наша госпожа, простите меня и мой народ, коли мы вас огорчили своей предвзятостью к людскому племени.

Днесь в голосе, движениях императора было столько скорби, неприкрытой печали, что Есинька легонько вздохнула, сопереживаючи ему. Не менее огорченным выглядел и стоящий подле нее Кентавр, склонивший низко голову. Девушка протянула руку и нежно огладила его короткие, черные, жесткие волосы, да также ласково прошлась перстами по щеке. Лекарь торопливо подхватил руку госпожи, и, приникнув к тыльной стороне пясти зримо сотрясся.

– Нет, не столько огорчили… сколько ошарашили.., – негромко протянула Есислава, теперь явственно идущая на контакт с этим племенем. – Просто я была не готова к тому, что услышала. И мне всегда казалось люди много лучше… И достойны хорошего отношения от Богов.

– О, госпожа, конечно достойны, – поддерживающе молвил Кентавр, и, подняв голову, воззрился с нескрываемым обожанием на молодую женщину, поколь не выпуская ее руку из своих. – Я просто погорячился, высказываясь на ладье… Не думал, что мои слова произведут такое действие на вас. Простите Господа ради меня.

– Но потом… после, – с мягкостью глядя на лекаря продолжила говорить Есинька. – Я много думала и поняла. Наверно, правы вы, ибо знания ваши много обширнее моих, как и опыт жизни, наблюдения. И мне стало страшно, что люди имеющие столь много общего со мной могут совершать такие казни, подвергать своих собратьев пыткам и получать от этого если не радость, то удовольствие. Я вспомнила, что встречалась с такими людьми. От одного из них пострадала сама, а от другого лучица.

Девушка смолкла и перевела взор на Китовраса, словно проверяя, ведает ли тот о чем она толкует. И так как император рывком склонил голову, поняла, что тот не просто знает о Крушеце, но и ведает о тех событиях из-за каковых она оказалась у Родителя.

– К несчастью госпожа людское племя очень жестокое, – негромко пояснил Китоврас, и ухмыльнулся, вроде не в силах сдержать выливающуюся из него правдивость. – И мне не раз случалось с этим встречаться, особенно по младости лет, когда я воспитывал отпрысков Господа Першего в Галактике Весея, созданной Родителем в честь рождения Господа Мора. Иногды та жестокость потрясла мою суть… Посему спустя время я сменил обязанности наставника воинского искусства при взращиваемом человечестве, на градостроителя… А чин императора получил много позже из рук рожденного Господа Стыня. В печище Димургов Господом Першим установлена такая традиция, что рожденный Господь назначает нового императора Северного Венца… И мне посчастливилось построить пирамидальные храмовые комплексы не только Господу Стыню, будучи в чине логофета, но и Зиждителю Дажбе и Богу Кручу, уже держа на своих плечах императорские полномочия. А обязанности наставника я оставил, потому что не сумел совладать с собственными чувствами, принять, как есть саму сущность людского племени… Сущность основой которого, увы! являются в большей степени отрицательные качества. Оные, право молвить, исправить одним воспитанием невозможно, для того, чтобы дурное в человечестве не развивалось необходимо создать особые законы и условия жизни. И, увы! постоянно все это контролировать… – Китоврас горестно вздохнул, и, вздев вверх левую руку, огладил перстами поверхность лба, тем напомнив Еси Першего. – Много позже, когда я уже стал императором, – продолжил толкование погодя Китоврас. – Я попробовал в определенных системах нашей Галактики внедрить данный контроль и четко сформулированные постулаты, законы жизни в людском обществе, одним из основных условием которого являлся примитивный образ существования. И мы добились определенных в том успехов. Нельзя, вероятно, сказать, что люди на тех планетах счастливы, обаче, что довольны собственной жизнью однозначно. И жизнь их наполненная трудом, общением с себе подобными и близостью к природе сравнительно ровная, без потрясений.