В. Бирюк - Прыщ

Но я уже имею представление — как работает система княжеского сыска в этом княжестве в эту эпоху. Не надо иллюзий — надо тупо бечь из-под их юрисдикции.

На юг, через Елно… Наверняка, погонят гонца к тамошнему посаднику. Он, конечно, наш деловой партнёр, но своей головой рисковать…

Даже если я Елно проскочу — пойдут следом. А там дальше — Вщиж. Где смоленских не любят. От слова «вообще». И Новгород-Северский, князя которого, Гамзилу, я помню. И под его власть — не хочу. Дальше — Киев. Там — Ростик. И прочие… вредные для моего здоровья персонажи.

На западе — Полоцкое княжество. Туда я дорог не знаю. И ещё там идёт такая свара между князьями…! Могут просто прирезать как обычного прохожего, могут — как соглядатая противной стороны. Одной из… А то — упакуют и отдадут смоленским. «В знак братской любви и взаимного уважения».

На севере — Новгород. Там князем — Ропак. Следующий, после Романа, сын Ростика по имени Святослав. Я его «тайную жену» с таким же сыном на Десне в прорубь спустил. Ну, не я, но я был рядом.

Мда… Многовато я тут уже… Вроде бы, ничего, кроме никому не нужного поташа не делал, с трубными печками малость поигрался… а вот же…

«Феодальная раздробленность», «распад древнерусского государства»… Ага. А как доходит до «конкретно»… «Велика Россия, а убегать некуда».

Остаётся восток. «Русь Залесская». Ростов-Суздаль-Владимир… Владения «бешеного китайца» — Андрея Юрьевича Боголюбского. Этому сделать гадость Ростику и его сыновьям — за радость.

Тоже не всё просто. У Боголюбского две цели в жизни: «торжество православия» и «торжество правосудия». Но смоленским он меня точно не выдаст. Если решит — сам мне голову срубит. Мгновенно. Исходя из своих собственных государственно-религиозных представлений о справедливости. «Я вот так вижу. — А ты, Ваня — уже и не видишь, и не дышишь».

Ещё там есть Муромские и Рязанские князья. Двоюродные братья. Которые только и мечтают глотки друг другу перегрызть. Долгорукий — прежде, а теперь — Боголюбский, их малость придерживает. А то давно бы по всей Оке пустыня выжженная была.

Вот куда-то туда мне надо убраться. Поскольку «девки красные»… они такие, они до добра не доведут. Даже если и «девица всея Руси». Точнее: особенно — если. Но до чего ж… хороша! Прям… хоть возвращайся!

Я предполагал, что у меня есть сутки форы. Гонец от стольника к князю должен доехать до пригородного княжеского поместья. Это недалеко, вёрст с десяток. Будить князя посреди ночи… вряд ли. Утром Благочестник помолится, узнает, обдумает, пошлёт стольнику приказ: «имать!» — тот пришлёт стражу за мной в оружейку. А меня там нет!

Стольник погонит снова гонца. Получит ответ. Типа: «сыскать и имать везде». Пошлёт ярыжек к Акиму — тащить на Княжий двор. Тот малость мозги покомпостирует, повыёживается, гонором своим побалуется… И расскажет. Потом будут выяснять подробности: как уехал, куда уехал, ловчую команду пока соберут… А там уже темно — зимний день короток. На мой след станут только утром. Даже, пожалуй, часов 30 форы.

Увы, разворотливости у княжеского стольника оказалось много больше предполагаемой. Не знаю, какой он стольник — есть ли у него пятнышки на скатертях, но навык «ловить и хватать» — у него развит.

Подобно французским сенешалям, русские стольники занимаются не только сервировкой государева стола, но и «суд правят». А это воспитывает умения… специфические. Цепочку — подозреваемый-разыскиваемый-задержанный-подсудимый-осужденный — надо обеспечивать с самого начала. Я как-то об этом… в 21 веке прокурор-ресторатор… не подумал.

Едва рассвело, как уже готовая «тревожная группа» пошла по моему следу. Уже после этого приехавший в Городище Благочестник рискнул допросить сестру Елену. По воспоминаниям очевидцев, было много криков и звуков пощёчин. Обоюдных. Во всяком случае, отпечаток пятерни на левой щеке Благочестника алел до обеда. Так это ещё она мне прежде ножики вернула!

К концу третьих сутки мы вышли к постоялому двору в предместье Дорогобужа. Место знакомое, отсюда мы всегда поворачивали на юг, к Елно.

Дали лошадям нормально отдохнуть, сами отогрелись. Нехорошо — не свои кони. У меня коренник староват — выдохся, у Ивашки левая пристяжная… нет показалось. Но левую переднюю она как-то неправильно ставит, бережёт. Ладно, дальше пойдём чуть полегче аллюром.

Кони притомились нешуточно, на глаз видно, как они в теле потеряли. Досталось и нам. Мне-то… «мышь белая, генномодифицированная». А вот Ивашке такая скачка тяжела. На облучке засыпает, вожжи из рук валятся. Я бы Сухана посадил, но его лошади… не любят.

Надо решать — как идти дальше. Хотя чего выдумывать? — Как давно уже сказал шакал Табаки: путь один — на север. «А мы уйдём на север! А мы уйдём на север!»… Мда… «И даже косточек его…». Чьих-то…

Среди ночи, в полупустом и ещё спящем постоялом дворе я поднял своих. Запрягали лошадей, распихивали по саням кладь, как вдруг влетел во двор верховой. Загнанный, хрипящий конь упал вместе со всадником. При свете факела увидел я отрока, который, превозмогая слёзы и боль в попорченной ноге, пересказал порученное:

— Нематова хозяйка велела… К нам в усадьбу княжьи гридни пришли. За тобой идут.

Мне потребовалось время, чтобы вспомнить. Про боярина Немата, про его беременную холопку-хозяйку, его злобную сестру, монастырскую послушницу Варвару. Про «стаю воронья» — трёх монахинь в чёрном, в его дому, выбивающих из владельца разорённой, заложенной-перезаложенной вотчины — «сестрину долю». Про полный безысходной тоски вопрос этого Немата, прозвучавший в жару и тумане усадебной бани:

— Где денег взять?

И мой энтузистический ответ:

— Денег не надо — взять. Денег надо — не дать.

Вот так и пригодилась та девчушка беременная. И Варвара-мученица пригодилась. Господи, успокой душу её. Успокой и награди. Она за меня смерть приняла. Смерть злую, лютую. Как вспомню, как те псы злобные голову ей раскусывают, да мозг вылакивают… Прости ей, господи, все вины. И вольные, и невольные.

И этой, «хозяйке Нематовой» — дай ей боже, чего она просит. Вот, ссоры промеж ними злые были, даже и дрались они. А обе — жизнь мне спасли.

«Если не использовать наилучшим образом имеющееся сейчас, то и в будущем…». От дел моих явились люди, чьими заботами я жив есть. Не приказами да погоняниями, но их собственной волей, от сокровенного в душах их — деяниями. Есть ли иной, более «наилучший образ»?

Парнишка сильно попортил ногу. Но сразу перестал стонать, когда, затащенный в угол конюшни, услышал мою команду:

— Раздевайся.

Уж не знаю — что он слышал обо мне. Но прозвище «Зверь Лютый» — ему известно. Что подтверждается выставленным в мою сторону ножом и судорожным стремлением забиться в стену.