В. Бирюк - Прыщ

«Глядь» — не получается, гляделки снегом залепило. Но можно же и послушать. «Диалоги» — не обязательно на древнегреческом.

Понятно, что такие… урождённые — общаются не на греческом койне, а на русском наддиалектном. Он же — матерный:

— Ты! Пи…бол! М…дак! Кого привёз, старый хрен?! Княжьих потьмушников?!

— Не! Не может такого быть! Я ж ихнюю кису с серебром видал! Не они ж ко мне пришли — я ж к ним сам. Не… И не похожи. Немой да отрок плешивый… Не бывало такого некогда!

— А кто ж это?! Гля, они ж так всю ватагу положат! Дурень старый…

— Яр! Ярёма! Он шевелится!

— Чего! Да я таким ударом дебелых мужей в бронях…

Я и вправду перевернулся на спину и выковыривал снег из прорези своего «бронированного никаба».

В нескольких шагах от меня стояли две фигуры. Один, здоровый мужичина, убиравший в ножны «нож булатный» и потянувший с другой стороны пояса саблю, неотрывно смотрел в сторону Сухана, подсвеченного пожаром. Вторая фигурка была значительно меньше. «Гномик»! Наш попутчик, «гномик» из Зубца!

В это мгновение раздался громкий треск, кусок щепяной крыши на бане приподнялся, немножко похлопал, с противным скрипом поехал и свалился вниз. А из дырки высунулась по пояс чья-то фигура. Лихорадочно хватаясь за окружающие куски щепы, которые немедленно отваливались, фигура пыталась выбраться из дырки. Сухан, услышав вопли поджариваемого снизу крышелаза, сдвинулся на пяток шагов, подкинул на руке очередную сулицу и вогнал бедолаге в грудь. Беглец откинулся на крыше, растопырившись, вцепившись руками в последней, предсмертной судороге в окружающую щепу.

Здоровенный мужик с саблей, предводитель разбойников Ярёма Зуб? — снова взвыл по-звериному, крутанулся на месте, выдергивая из ножен саблю, и в два прыжка подскочил ко мне — я был ближе и вполне подходил для быстрого мышечного удовлетворения охвативших его желаний.

Я не виноват — он сам пришёл.

Я уже объяснял: у меня есть некоторые… странности. Поскольку они есть, и я о них знаю, то стараюсь развивать к своей пользе. Ну, если оно есть, то надо ж использовать! По Беллману: «Не знаю, как ты вляпался в это дерьмо, но если дальше…». Вот я и стараюсь. Чтобы… хоть дальше…

Если вы лежите навзничь, и на вас кидается здоровенный взбешённый псих с острым и длинномерным в руках, то нормальный человек орёт, машет руками и ногами, пытается отползти. На спине. Такой… «краб перевернутый». Самые смелые и решительные перекатываются на бок и убегают вдаль на четвереньках. А я катанулся вперёд. Навстречу. Просто я так постоянно на тренировках «катался», для меня так — нормально. Одновременно выдёргивая свои заспинные «огрызки», подгибая ноги, перетекая в сидячую позу. Удар сабли Ярёмы был направлен сверху мне в голову. Над которой сабелька и остановилась. В скрещении моих мечей.

Он… замолк. То — рычал и матерился, а то — раз… и тишина. Он сильнее меня. И бил сверху. Но, знаете ли, эти «рога» на перекрестье… они так… переплетаются? Зажали, понимаете, сабельный клинок, опёрлись на мисюрку и не отпускают. Ярёма нажал ещё. Но сабля легла верхней третью, кончиком — не продавить. Тогда он сделал ещё шаг, чтобы выдернуть своё оружие вверх из моего захвата. И едва я почувствовал… не понял — только почувствовал, что сабля уходит, как выдернул свой левый клинок. Два быстрых движения: резко вниз, резко вверх.

Если бы он не сделал вот этого последнего шага — я бы не дотянулся. А так… как так и надо. «Огрызок» вошёл ему под кафтан в паховую область с едва уловимым скрипом. По самою рукоять.

— Иий…

Он согнулся, левой рукой инстинктивно прижал полой кафтана мою руку с рукояткой меча. Правая потянула на себя саблю. Та, потеряв силу, соскочила с «рогов» второго огрызка, проехалась по мисюрке, по плечу, по груди, разрезая ткань кафтана. Позволяя увидеть мелкие плоские колечки моего панциря.

Я, конечно, псих, но не озаботиться в дорогу удобной одеждой… Удобной в смысле сохранения моей жизни.

— А-а-а! Убил! Змий! Душегуб!

Вторая фигурка заорала и кинулась на меня с ножиком. Ярёма, до того стоявший с выпученными глазами и прижатыми к причинному месту руками как-то удивлённо мявкнул и рухнул на спину. Прямо под ноги своему подельнику-наводчику. Тот обхватил шиша за голову, начал выть и причитать:

— Ярчик! Ярёмушка! Миленький! Родненький! Болит? Где болит? Вот мы сейчас…

Причитания быстро смолкли: удар остриём «огрызка» в затылок «гномика» избавил от этого жужжания. И — от самого… «жужжальника». Хороший же нам «гномик» попался! Чего мне только судьба не посылает. А уж в дороге… «Сегодня господь послал Ванечьке на ужин…». Кстати, можно бы и покушать.

В этот момент от бани донёсся сильный треск. Что-то там проваливалось внутрь — из душников полетели искры, вытянулся мощный язык пламени. Странно — криков слышно не было. Через несколько секунд повторный обвал — крыша пошла, стропила прогорели. Мелькнула растопыренная тень мёртвого бедняги, застрявшего в дырке на крыше с сухановой сулицей в груди.

Сухан удовлетворённо слушал рёв пламени в горящем срубе, а я пошёл дорезать оставшихся и искать ответы.

Поговорить — не с кем. Вру: тот чудак, который получил от меня ножик в грудь, всё-таки ответил на волнующий меня вопрос:

— Сколько народу было в усадьбе?

— Два десятка душ. Восьмеро — в бане, шестеро — в слугах, Ярёма да старичок.

— Хм… А ещё четверо?

Тут он помер. Сердце не выдержало. Когда в ляжку втыкают финский нож и начинают его проворачивать… не всякое сердце выдерживает.

Где ещё четверо — непонятно. А надо найти. Во избежание…

Падает снег, закручивает ветер, стемнело. Я уже ограды вокруг усадьбы совсем не вижу. Может, на слух?

Стандартный вопрос Сухану:

— Ты людей слышишь? — ответа не дал. Снег глушит звуки, ветер — забивает. Придётся пройтись по домишкам, рискуя нарваться на… на неожиданности. Вдруг Сухан, медленно поворачивающийся на месте, много медленнее, чем антенна на Clam Shell, выдал:

— Там. Лошади. Ходят.

Чего это? Мой зомбяк последних мозгов лишился? Я ж его про людей спрашивал… Я спросил о людях, а он ответил про лошадей — непорядок. Стоп! Непорядок у меня в голове!

Кони гуляют на воле, а привязанные лошади без человека не ходят. Переступают, топчутся… Звук другой. Не уверен, что коллеги-попаданцы это различают, но после тех месяцев, когда Чарджи объезжал меня Гнедком… или наоборот? Чарджи по звуку скока — кобылу от мерина отличает. Степняки, дикие люди — что возьмёшь. Я так пока не могу.