Борис Батыршин - Дорога за горизонт

Мичман мешком повалился на палубу; шинель на его груди топорщилась, пробитая в двух местах. Николка, по волосам которого ширкнуло раскалённым металлом, кинулся было к мичману, но в этот момент миноноска покатила вправо, и мальчик вцепился в штурвал, возвращая судёнышко на курс. Выстрелы гремели не переставая; пули с жестяным звуком пробивали тонкий металл корпуса. Позади жалобно подстреленный минёр. Николку схватили за плечо. Он обернулся – Георгий. Царский сын смотрит бешеными глазами, в руке – какие-то чёрные ошмётки. Николка пригляделся – рация, бесценный переговорник, вдребезги разбитый пулей. По ушам ударил свист пара из простреленного котла, перекрывая вопли обваренного кочегара, полные мучительной боли. Крайницкий лежит ничком – невидящие глаза уставились в низкое небо, на губах опадают кровавые пузыри. «Убит!» – понял Николка, и тут от нового залпа брызнул щепками щепки палубный настил.

Миноноску затрясло сильнее. «Что делать, вашбродие? – заорал с кормы кондукто́р. – Дейдвуд [66]разбило вибрацией, вода так и хлещет! Потопнем!»

«Стосорокпервая» садилась кормой, быстро теряя ход. Корма шхуны быстро отдаляется, до неё было уже шагов тридцать. Николка втянул плечи в голову. Отчаянно захотелось назад, на берег, на горячий песок дюн…

– Принимаю командование! – фальцетом заорал Георгий. – Нико́л, держи курс под корму!

И, запнувшись о тело мичмана, кинулся на нос.

«Хочет ударить миной – догадался Николка. – Дистанция подходящая, но как же…»

Георгий уже возился возле ребристой трубы метательного аппарата, подкручивая винт вертикальной наводки. Ладони Николки вдруг вспотели; мальчик вцепился в рукоятки штурвала, их лаковая гладкость стала вдруг раздражающе-скользкой. Корма шхуны, на которой то и дело взвиваются ружейные дымки, снова покатилась влево. Георгий выпрямился, отскочил; Николка увидел в руке у него обшитый кожей шнур спускового механизма.

«Вот сейчас!..» – Георгий пригнулся, резко подавшись назад, дёрнул. Хлопок, облако дымного пороха окутало нос кораблика; мелькнуло и плюхнулось впереди остроконечное тело метательной мины. На шхуне испуганно закричали, и Николка, заледенев, принялся считать вслух – «Раз, два, три…»

На счет «двенадцать» мальчик шумно выдохнул. Взрыва не было. Корма шхуны еще отдалилась, дым от сгоревшего вышибного заряда унесло в сторону.

«Промазали!» – горестно вскрикнул Георгий и кинулся ко второму аппарату, приткнувшемуся между дымовыми трубами. Николка, не дожидаясь команды, принял вправо; миноноска вильнула, открывая Георгию линию стрельбы.

Николку толкнули – мимо, зажимая простреленную руку, проковылял минный квартирмейстер [67].

– Выше бери, вашбродь! – орал он. – Мина в полутора саженях под водой идёт и болтается вверх-вниз на пол-сажени – вот и нырнула под киль! Выше бери, пущай поверху поскачет, по волне, и в самое ихнее подлое брюхо!

Георгий присел у аппарата; набежавший минёр принялся подсоблять. Снова хлопнуло, палубу заволок серый пороховой дым, смешиваясь с чёрным, угольным из ближней трубы. Николка снова затаил дыхание – «… три… четыре… пять…» Грохнуло, под кормой шхуны вырос водяной столб, осел каскадом пенной воды на палубу. Мальчик навалился на ручки штурвала, торопливо закрутил; быстро теряя ход, миноноска медленно покатилась в сторону, мимо оседающей в воду шхуны. Корма оторвана, в воде плавают вперемешку бочонки, обломки, вопящие не по-русски люди.

– К берегу, Никол! – скомандовал Георгий. – Выкидывайтесь, пока и мы не нахлебались!

И, сорвав с леера плоский пробковый круг с большими цифрами «141», швырнул барахтающимся в волнах шведам.

Из путевых записок О. И. Семёнова

«… Двенадцатый день, как весь личный состав экспедиции не выпускает из рук лопаты и грубо кованые из железа мотыги, служащие нам вместо кирок. Носильщики, которых я собирался использовать, как землекопов, остались в трёх дневных переходах к северу, на берегу жалкой речонки Кенго.

Если мне не изменяет память – в дневниках и кроках Юнкера эта река обозначена как Момбу; именно так и называют её хозяева этих земель, племена азанде.

Европейцам, как и пришельцам с севера, арабам, азанде известны под прозвищем «ньям-ньям», полученным за распространённый когда-то в этих краях каннибализм. Казачки, узнав, что мы вошли в земли самых взаправдашних людоедов, сразу подобрались, и теперь с подозрением глядят на любого туземца. По нужде – и то отлучаются с карабинами.

Соседи Азанде, племена идио и бомбе, гордо носят прозвания «макарака», что означает «пожиратели людей». Как видим, окружение у нас весёлое; спасибо, репутация места, куда нас занесло, хранит от туземцев получше иного форта с мортирами.

Кабанга валялся у меня в ногах и выл, когда узнал, куда собираются бестолковые белые господа. Положение его – хуже губернаторского; среди азанде Кабангу, как природного суахеле, не ожидает ничего, кроме неприятностей. Съесть его, может и не съедят – хотя, кто знает? В деревнях азанде полно коз, джунгли кишат дичью – но не стоит забывать, что каннибализм у этих народов носит, в первую очередь, ритуальный характер.

Впрочем, грех жаловаться на гостеприимство аборигенов: мы остановились в селении вождя Ма-Дибдо, брата Нбассани, у которого когда-то гостил и Юнкер. Ма-Дибро – вождь маленького племени апакелле, тоже причисляющих себя к азанде (те являются, скорее не племенем, а племенным союзом, наподобие ирокезов Великих озёр Канады). Туземцы приняли нас дружелюбно; то ли Юнкер оставил по себе добрую память, то ли слух о «людях-леопардах» успел долететь и в эти края.

Ма-Дибдо достались от меня подарки: охотничий нож, головной арабский платок-куфия, шарф, украинская рубаха-вышиванка, невесть как оказавшаяся у одного из забайкальцев и новые бязевые кальсоны. Возжь пришёл в восторг и не замедлил показаться народу в этом костюме. Мы изо всех сил пытались сдержать смех, когда увидели Ма-Дибдо в обновках.

Подданные Ма-Дибдо вились вокруг нас, подобно стае мух. Спасаясь от их назойливости, мы перебрались в отдельно стоящую хижину, но это мало помогло. Я с тревогой ждал, что либо туземцы сопрут что-нибудь из имущества экспедиции, либо истосковавшиеся по женскому телу забайкальцы нарвутся на неприятности, добиваясь благосклонности чернокожих Венер. Но – обошлось; все происходило ко взаимному удовлетворению. Жители деревни хвастали друг перед другом стреляными гильзами, бисером, платками и прочей европейской мелочёвкой, а представительницы прекрасной половины племени еженощно ублажали станишников при полном согласии мужей и братьев. Здесь к этому относятся весьма прагматично – племя кичится перед соседями детьми, прижитыми от могучих чужеземцев. Местные красотки весьма фигуристы темпераментны и совершенно не ведают стыдливости. И, если бы не общество Берты… впрочем, умолкаю, хотя бы из соображений приличия. Садыков тоже держится – как я понимаю, ради поддержания авторитета. Ему особенно тяжело; невеста, конечно, дело святое, но долгое воздержание в двадцать пять лет с небольшим – испытание нешуточное, особенно, когда юные тела цвета эбенового дерева так доступны, так вызывающе притягательны…