Роман Злотников - Разговор с Вождем

Хотя будет ли хоть какой-то толк от этих моих советов, я, конечно же, знать не мог. Я вообще к Сталину относился… скажем так, сложно. Первоначально, после вакханалии разоблачений в девяностые годы, я испытывал к вождю стойкую неприязнь. Чем только Иосиф Виссарионович, по мнению либеральных журналистов, не занимался: армию расстрелял, всех интеллигентов посадил в лагеря, изнасиловал тысячи старшеклассниц… или старшеклассниц насиловал Берия? Потом, со временем, когда вскрылись многочисленные подлоги, я стал менять свое мнение: сперва на нейтральное, потом на нечто вроде восхищения, а чуть позже – опять попер негатив, только с обратным знаком. Слишком уж реальный вождь оказался мягким, мало преступников и предателей посадил. Одни лишь отпущенные из лагерей «лесные братья» и бандеровцы чего стоят! Которые теперь с важным видом устраивают парады в Прибалтике и Незалежной.

Нет, с тем, что он великий правитель, я был полностью согласен, но и глупостей он наворотил изрядно. Взять хотя бы его национальную политику. Он был ПОСЛЕДНИМ наркомом по делам национальностей. После него эта должность была ликвидирована. Это должно было означать, что национальный вопрос в СССР решен. Но менее чем через двадцать лет после ликвидации этого наркомата национальный вопрос снова встал во весь рост. Причем так, что решать его стали выселением с мест традиционного проживания целых народов. А в 1991 году страна вообще развалилась ровно по тем национальным границам, которыми большевики разрезали древнюю страну. Подумать только – тысячу лет ее собирали из кусков, из вотчин, из уделов, присоединяли ханства, царства, переваривали в себе, принимая в ряды русской элиты самых умных, самых смелых из людей чужого языка – генерала Багратиона, адмиралов Беринга и Крузенштерна, академика Эйлера, генерала и академика Паукера… шли заветом Библии – «нет для меня ни еллина, ни иудея», а потом бац: «ленинская национальная политика».

Впрочем, сейчас уже это никак не исправишь. Сейчас оставалось надеяться на то его качество, которое и делало Иосифа Виссарионовича великим правителем. А именно – на его волю. По этой характеристике Сталин был в ряду самых сильных правителей мира и страны: Карл Великий, Иван Грозный, Кромвель, Петр Великий и… Иосиф Сталин. Тем более что и в тот раз мы выстояли во многом именно на его воле. Так что надежда есть…

19 июня 1941 года,

Западный Особый военный округ

– Добрый день, Георгий Константинович, не знаешь, почему так срочно вызвали?

Начальник Генерального штаба РККА генерал армии Жуков, стоявший у окна, обернулся, смерил подошедшего к нему хмурым взглядом и с несколько недовольным видом пожал протянутую руку.

– Не знаю, Павел Федорович, – нехотя отозвался он. В принципе начальник Главного управления ВВС РККА был его непосредственным подчиненным. Поэтому некоторая фамильярность, налет которой почудился ему в этом вопросе, слегка покоробила. Но к летчикам в Стране Советов всегда относились с некоторым пиететом. И им многое прощалось. К тому же к Жигареву благоволил САМ. Поэтому Жуков не стал слишком уж сильно демонстрировать свое неудовольствие. Так, в меру… – Сам теряюсь в догадках. Но, похоже, что-то серьезное. – И он выразительно покосился на остальных присутствующих в приемной Сталина.

Действительно, причины, по которым в эту не слишком-то и большую комнату могли быть собраны все эти люди, должны были быть более чем вескими. Потому что, кроме практически полного набора высшего руководства РККА начиная с наркома обороны Семена Константиновича Тимошенко и самого Жукова, здесь находились практически все наркомы – от бывшего председателя Совнаркома и все еще являющегося НКИД Вячеслава Михайловича Молотова до наркома путей сообщения Кагановича. Но и ими дело не ограничивалось. Судя по той толпе, которая собралась в приемной, тут явно присутствовали и начальники некоторых управлений и главков различных наркоматов. Эта мысль подтверждалась еще и тем, что среди военных так же были не только высшие руководители наркомата обороны и Генерального штаба, но и начальники управлений родов войск и главкоматов и кое-кто из командиров более низкого ранга. Например, от Генерального штаба присутствовали, кроме Жукова, начальник оперативного управления Генерального штаба Герман Капитонович Маландин со своим заместителем генералом Василевским, а также бывший начальник Генерального штаба, ныне заместитель наркома обороны СССР по сооружению укреплённых районов и член Комитета обороны при СНК СССР маршал Шапошников. Кроме того, рядом со столом Поскребышева поблескивал пенсне всесильный нарком внутренних дел генеральный комиссар государственной безопасности Берия, а неподалеку от него стоял начальник Главного разведывательного управления РККА Голиков. При виде последнего Жукова слегка перекосило. С Голиковым он так и не сработался. Тот был выходцем из политработников и, похоже, навсегда приобрел их родовую черту – «колебаться вместе с линией партии». Поэтому все попытки начальника Генерального штаба обратить внимание товарища Сталина на слишком высокую концентрацию немецких войск вблизи от западной границы СССР и вызванное этим возрастание опасности для… закончить обдумывать эту мысль Жуков так и не успел. Потому что на столе Поскребышева зазвонил телефон. И легкий гул голосов, наполнявших приемную, мгновенно смолк. Александр Николаевич аккуратно снял трубку, пару мгновений вслушивался, потом тихо (но в установившейся тишине почти оглушительно) произнес:

– Слушаюсь, товарищ Сталин, – после чего положил трубку на рычаг телефона и, подняв взгляд, негромко произнес: – Прошу заходить, товарищи…

Сталин стоял у окна. Спиной к вошедшим. И смотрел на улицу. Его кабинет был достаточно просторным, но для столь большого количества народа места для сидения в нем явно не хватало. К тому же, поскольку сам Сталин стоял, никто, даже наркомы, тут же окружившие длинный стол для совещаний, у которого притулилась пара десятков стульев, и не подумал присесть.

Когда Поскребышев, вошедший последним, аккуратно закрыл двустворчатые двери и замер около них с неизменной папкой в руках, Сталин резко развернулся и окинул взглядом всех собравшихся в его кабинете. И Георгий Константинович почувствовал, как у него невольно взмокла спина. Сталин был зол… да что там зол, он был просто взбешен. И хотя генерал Жуков не чувствовал за собой никаких… м-м-м, скажем так, залетов, которые могли бы вызвать подобную реакцию генерального секретаря ЦК ВКП (б), но… все равно было страшно. Очень страшно.

– Садиться нэ предлагаю… – негромко начал Сталин, – но надолго нэ задержу. – Он сделал паузу и еще раз обвел присутствующих бешеным взглядом. В кабинете повисла напряженная и прямо-таки звенящая тишина. Казалось, что собравшиеся люди даже дышать перестали. Ну, еще бы, большинство присутствующих в этом кабинете прекрасно знали, что, когда в речи Иосифа Виссарионовича столь явственно прорезается грузинский акцент, это признак о-о-очень…