Кирилл Еськов - Америkа reload game (с редакционными примечаниями)

– Никак нет, компаньеро командующий! Понял, не дурак…

– Отлично. Ваше задание, коммандо-сержант Луксэйди, будет попроще. В Форт-Навароне находится мощнейшая пневмопушка, гарантированно перекрывающая основной фарватер. Будь я на месте янки – непременно послал бы группу коммандос уничтожить эту занозу в заднице их эскадры. Так вот, ваше задание – этого не допустить. В какой степени взаимодействовать с комендантом Форт-Наварона, обер-лейтенантом Турцигом – на ваше усмотрение, определитесь на месте. Вопросы – есть?

– Никак нет!

– Тогда – вперед, и да пребудет с вами Ворон Йэл!

– Gwi, компаньеро командующий!

– Дядя Сэм, можно достать тут где-нибудь русский флаг? В смысле – Андреевский?

– Достанем, чего ж не достать-то… Только – чего вы под ним делать-то собрались? После всего вот этого?

– Чего делать… – проворчал Шмидт, высчитывая что-то в блокноте и периодически бросая острый, прицеливающийся , взгляд то на маневрирующую на рейде эскадру Гудвина, то на часы. – Ну, чего вообще можно делать под тем овеянным морской славою стягом , а?

– Ну, топиться под ним, сказывают, неплохо выходит, – ухмыльнулся старый боцман.

– Вот! В самый корень зришь, Дядя Сэм!

– Кораблевождение вам Северин читал, Николай Сергеич?

– Так точно, компаньеро командующий! – гардемарин Прянишников (вот как его, стало быть, звать) был несколько «сбледнувши с лица», но держался неплохо. Байку ему сейчас, посмешнее…

– Нам он, помнится, рассказывал про свой опыт общения с американскими моряками, в 49-м и 51-м. Те, говорит, очень наших флотских уважали, только удивлялись всегда «русским суевериям»: «А это правда, Ник, что ни один русский капитан никогда не снимется с якоря в понедельник – найдет тысячу причин и отговорок, чтобы увильнуть?» – «Ну, в общем, правда – есть у нас такое поверие…» – «Бог ты мой, Ник, просвещенный девятнадцатый век на дворе, а вас в ходу такие нелепые суеверия! Нет, понятное дело, что поднимать якорь в пятницу – это надо совсем уже с головой не дружить, но в понедельник-то?..» Славные они, в общем-то, ребята.

– В общем – да.

– А вы молодчина, гардемарин! И помяните мое слово: будем потом вместе хвастаться, что «присутствовали при сем мичманами»…

Диалог этот происходил на шканцах вспомогательного двухмачтового пакетбота «Варяжский гость» – некоторое уж время как переставшего быть двухмачтовым, а теперь вот лишившегося и последней мачты, сбитой огнем «славных ребят». Стреляли Гудвиновы канониры, надо отдать им должное, ювелирно: исключительно по рангоуту, не задевая корпуса; мысленно он им аплодировал. Собственно, задачу свою Шмидт мог считать выполненной; в том смысле выполненной, что – всё, что в силах человеческих ими уже сделано, дальнейшее от них не зависит никак, и теперь уже только положиться на волю Господню.

Как он и рассчитывал, американский адмирал не решился сразу стрелять по одинокому безоружному судну, безмятежно идущему своим курсом под российским флагом мимо его эскадры – да и не представлял, вроде бы, тот пакетбот никакой ни для кого опасности. «Критической точкой» в задуманной Шмидтом операции стали те минуты, когда «Варяжский гость», достигнув лабиринта отмелей у западной части Пиратского острова, поднял, в плюс к Андреевскому флагу, родной свой калифорнийский «омлет с луком» и принялся – вполне демонстративно, под самым носом у американских фрегатов – «минировать» фарватер и уничтожать бакенную разметку. И с открытием огня по наглецу Гудвин все же запоздал, так что калифорниец успел-таки, раскидав свои мины-обманки, прошмыгнуть в канал, где топить его было бы уже чистым безумием.

– Ну вот и всё, гардемарин, партия, – облегченно рассмеялся Шмидт при виде по-крабьи вылезающего из трюма, разматывая за собой бикфордов шнур, Дяди Сэма. – Как видите, мы нашли содержимому тех торпед куда лучшее применение. Через пяток минут Гудвина ждет пренеприятнейший сюрприз: что «Варяжский гость» застрял в канале неизвлекаемо, а сам он со всей своей эскадрой – в ловушке. В принципе, он может попытаться расчистить фарватер, взорвав затопленного нами «Гостя» в мелкие дребезги; он потратит на это уйму флегмита и времени, а катастрофическая потеря темпа и так уже налицо… Давайте-ка, ребята, уходите – крайняя шлюпка, небось, уже нервничает.

– Компаньеро командующий! Позвольте лучше мне!..

– Ну уж нет, гардемарин, дудки! Честь поджечь этот бикфордов шнур я не уступлю никому!

– Компаньеро!..

– Да не волнуйтесь вы за меня, Дядя Сэм! Заряд рассчитан так, чтоб подрывник успел уйти вплавь, пока не разошлась воронка, а плаваю я как выдра. Риска никакого!

А когда выпущенная им из рук огненная змейка, проползши вдоль всей палубы, юркнула в трюм, чтоб ужалить там во сне почивающий в носовом отделении флегмит, ему отчего-то припомнилось вдруг: «Гектор был вовсе не герой, а нормальный человек – потому-то Трою и сумели взять, только когда его убили». Он написал это когда-то в своем вступительном сочинении в Школу навигаторов, удивительным для себя образом не схлопотав за то неуда. Вот и сам он тоже – ни разу не герой, просто он хорошо умеет считать, как и положено немцу-преферансисту.

– …Ну? Чего он медлит? – Прянишников, привстав в шлюпке, чувствовал, как его начинает колотить дрожь, почище, чем тогда, под артиллерийским огнем на «Варяжском госте»: «восьмерки Королевской регаты» неумолимо приближались, а взрыва всё не было и не было. – Дядя Сэм?..

Он перевел взгляд на боцмана и осекся, разглядев выражение его лица: краше в гроб кладут.

– Это не он медлит. Это – запал: что-то там пошло наперекосяк…