Валерий Пушков - Кто сеет ветер

— Н-нет.

Он показал в улыбке крупные, немного кривые зубы и подошел к карте.

— Очень, очень хорошо. Я думаю, вы подходите… Но пока немного побеседуем, — сказал он по-прежнему лаконично и властно.

— Если вы знаете русский язык, вы, конечно, следите за русскими газетами и событиями в Советском Союзе?

— Да, брат мне иногда приносит газеты и книги из «Общества изучения Запада».

— Вы, конечно, знакомы и с географией Советского Союза?… Знаете, где Сибирь и Камчатка?…

Эрна рассмеялась.

— Это, я думаю, известно каждому школьнику. Если хотите…

Она с готовностью шагнула к карте. Он вежливо перебил:

— Нет, нет… Не теперь… Мы начнем заниматься завтра. Ежедневно по два часа. Вам это удобно?

Эрна с некоторым замешательством ответила:

— Но я не совсем понимаю характер работы.

Японец показал на свежие русские газеты.

— Мы будем читать вместе советские газеты «Известия» и «Правду», — сказал он просто, — иногда беседовать. Мне нужна практика языка. И вы объясните все, что мне трудно.

Он отодвинул ящик письменного стола, достал оттуда пачку бумажных денег, вложил все в конверт и с поклоном протянул Эрне.

— Прошу… Это вам за урок.

Она смущенно попятилась.

— Но мы же еще не занимались. Можем и не сработаться.

— Нет, нет… Пожалуйста. Это мой принцип. Я всегда оплачиваю вперед.

Тогда, поколебленная его тоном и думая о не выплаченных Ярцеву деньгах, которые брат занимал во время ее болезни, она пошутила радостно:

— Но вы меня совершенно не знаете. Я могу с деньгами уйти и никогда не вернуться.

Японец ответно улыбнулся.

— О да, — сказал он, — у меня уже был такой случай, но то была русская эмигрантка, белогвардейка, а вы голландская подданная… и у вас мать — японка.

Лицо его сделалось вдруг серьезным. Он пристально посмотрел ей прямо в глаза и добавил:

— И потом, я думаю, это не важно: обман на деньги — самый легкий обман… Я жду вас завтра, в такое же время.

Он мягко вложил конверт в ее пальцы. Эрна поблагодарила и вышла.

Циничная и грубая сделка, которую Имада надеялся заключить против желания дочери с влиятельным богачом Каяхарой, заставляла Сумиэ чувствовать себя нисколько не лучше многочисленных деревенских девушек, продаваемых из-за голода, ради спасенья семьи, в проститутки. Она понимала прекрасно, что ее браком отец хотел восстановить равновесие в своих неудачных финансовых спекуляциях, грозивших ему разорением и даже тюрьмой.

Пышные надежды Имады на получение многотысячных денежных сумм из военного министерства давно увяли, так как афера с журналом не удалась. Сотрудники редакции во главе с профессором Таками сумели привлечь на свою сторону общественность и с помощью собранных у подписчиков сумм организовать кооперативное издательство, независимое от «Общества изучения Запада».

Близость экономической катастрофы чувствовалась во всем: и в распродаже ценных фамильных вещей, оставшихся после смерти жены, и в пугливых увертках директора от телефонных звонков кредиторов, и даже в мелких расчетах с рабочими и служащими издательства, которым уже второй месяц задерживалось жалование.

Сумиэ боялась предстоящего брака с Каяхарой больше, чем смерти, но ей одинаково не хотелось ни умирать, ни делаться о к у с а н — госпожой задних комнат, бесправной наложницей и служанкой высокочтимого повелителя-мужа. И оттого, что она воспитывалась не только на тусклых заветах «Онна Дайгаку» — «Величайшего поучения для женщин», но и на книгах советского запада, мысли и чувства ее раздваивались. Она не смела противиться воле отца и не хотела уродовать ради него своей жизни…

С Эрной после выхода ее из больницы Сумиэ виделась редко, но когда в один из праздничных дней та позвонила по телефону и пригласила съездить компанией в Камакуру осмотреть знаменитую статую Дайбуцу и живописные окрестности бухты Сагами, Сумиэ без колебании согласилась, тем более, что Имады в то утро не было дома и он обещал возвратиться не раньше вечера.

Обе девушки поехали в юката — летних светлых кимоно из дешевой материи, достаточно, впрочем, нарядных. Босые ноги обули в соломенные сандалии, чтобы не возиться на пляже с подвязками и чулками. Кроме Наля и Ярцева, с ними поехали Онэ и его девятилетний сын Чикара, худощавый крепкий малыш с живыми глазами и необычайно проворными движениями. Одет он был в синее кимоно, неудобные деревянные туфельки на подставках и белую шапочку.

До взморья ехали весело, разговаривая оживленно между собой и с соседями, наперерыв угощавшими Чикару фруктами и пряностями в деревянных сосновых коробочках, продаваемых на станциях и проводниками вагонов.

За окнами мелькал лес телеграфных и телефонных столбов с густой сетью проволоки, сквозь которую виднелись далекие корпуса заводов и фабрик, высокие их трубы, и деревянные легкие домики из бамбука и провощенной бумаги с выгнутыми карнизами крыш. Селения перемежались с редкими перелесками, маленькими долинами и возвышенностями. Дорога струилась прямыми рельсами через мягкие изломы холмов вдоль берегов Токийского залива, отходя от него на запад и вновь приближаясь. Над нежной зеленью рощ — бамбуков, платанов и криптомерий, над красноватым полотнищем насыпи, то убегавшей в разрывы скал, то плавно скользившей по крохотным четырехугольным полям, ярко блестело глубокое синее небо. С залива порывами дул теплый ветер, неся в окна поезда смешанные запахи хвои, цветов, морских водорослей, прелой земли и соляных испарений.

В Камакуре всей компанией осмотрели вначале буддийский храм богини Каннон; оттуда прошли к знаменитому изваянию Дайбуцу. Статуя стояла прямо в лесу, среди цветов и деревьев, хвойных и лиственных, заменявших ей пагоду, разрушенную несколько столетий назад во время гражданских войн. Фигура великого мудреца была сделана первоклассным художником.

На могучих, немного покатых плечах высилась массивная голова со взглядом, смотрящим книзу. Лицо выражало глубокое спокойствие и задумчивость. Каждый раз, когда по бронзе скользили лучи чуть запушенного реденьким облаком солнца, в опущенном взгляде и на губах, казалось, играла живая, человеческая, слегка ироническая улыбка. Внутри колоссальной статуи был оборудован храм — подобие христианской деревенской часовни, где вместо лампады тускло коптила унылая керосиновая лампа. Бонзы, точно приказчики, стояли около ларьков со священными открытками и гипсовыми и бронзовыми статуэтками — миниатюрными копиями Дайбуцу, — продавая их посетителям…

От храмов пошли через рощу на взморье — покупаться и полежать на песке, согретом и позолоченном полуденным солнцем. По дороге Ярцев, Чикара и Наль бегали взапуски, радуясь свежему воздуху и природе. Их смех и веселье заставили Сумиэ позабыть свои скорбные мысли о предстоящем замужестве. Впервые за два последних месяца она почувствовала себя бодрой и сильной, способной отстаивать свое право на счастье. Она решила написать письмо дедушке и попросить заступиться за нее. С дедушкой — отцом ее матери — она всегда была откровенна и дружна.