Марик Лернер - Врата учености

Кстати, отец Варвары в последнее время был с ним на ножах. Анисим Александрович умудрился подать записку о тяжелом положении крестьян в Смоленской области. А у Черкасских там имелись большие поместья. Князь принял это за личный выпад, хотя я убежден, нечто подобное творится в любом уголке Российской империи.

— А мне чего бояться? Государственных должностей не занимаю. Взяток не беру.

На лапу получали все. Честное исполнение своего служебного долга частенько казалось невероятным, ненормальным. Созданный Петром Великим бюрократический аппарат, неподконтрольный никаким сословнопредставительным структурам, что действительно замечательно, отчетливо пробуксовывал. Нужно было нечто кардинально менять, но не создавать дополнительной конторы с пересекающимися полномочиями. Императрица шла по хорошо знакомому проторенному пути, некоторых наказывала, но ничего не менялось. Четкая работа государственного механизма на основе регламентов, указов оставалась недостижимой мечтой.

— Не зарекайтесь.

— В смысле найдутся готовые предложить? Буду усиленно готовиться.

Он сухо рассмеялся.

— На Руси от тюрьмы никто у нас не закрыт. Иные так высоко возносились, — он поднял глаза к потолку, — аж в царское семейство войти вознамерились, да грянули наземь. И не светлейший князь, а неведома зверушка стал.

Сказку про Салтана, стало быть, читал. Не удивлен.

— У меня таких амбиций нет.

— Таких? Но все-таки есть! — погрозив толстым пальцем, громко воскликнул Маслов. — И замечательно. Человек без тщеславия и не человек вовсе. Так… Полчеловека. Главное — куда оно направлено. На пользу государству аль себе.

Он был мне симпатичен как последовательно выступающий за облегчение состояния крестьянства вообще и крепостных в частности. Даже добился парочки указов на тему за подписью Анны Иоанновны. Но с рекомендациями вышла проблема. Не знаю уж, что за формулировки употреблялись в черновиках к ним, в итоге получилось нечто сильно общее, никого ни к чему не обязывающее. Одни благие намерения.

Тем не менее, вопреки обычной формулировке про интересы класса, он действительно боролся против увеличения подушной подати и советовал умножить горные промыслы, а также более исправно осуществлять таможенные и кабацкие сборы. У меня приготовлен очередной черновик на тему развития экономики, но без реальных цифр и статистики он обречен лежать, пока рак на горе не свистнет. Получить данных я не мог. Чаще всего в коллегиях и сами цифр не ведали.

От лица Лизы тоже бесполезно обращаться. Серьезного влияния за ней нет. Все утонет в бесконечных согласованиях. Мало того: чем дальше я крутился в здешнем обществе, тем четче всплывала прежняя догадка. Никто толком не знает ничего. Размер недоимок огромен, почти четверть не могли собрать каждый год. И многое тянулось с петровских времен, не погашаясь.

С первой подушной переписи 1720-х годов прошло больше десяти лет, но из списков не выбрасывали ни выбывших, ни умерших. Трудно найти желающих платить за того дядю. Естественно, новорожденные и подросшие заполнить дырку пока не могли. В результате недосбор считали на сотни тысяч каждый год. Для поисков недостающего создали целую коллегию, но воз и ныне там.

— Вы почему больше не пишете басен? — неожиданно меняя тему, потребовал Маслов.

— Я теперь все больше чужое творчество изучаю. Челобитные разные с просьбами. Никак не получается справедливость безволокитно навести.

— Не видели вы, Михаил Васильевич, получаемых мной посланий, — опять Маслов хохотнул. — Кипами несут.

— Так у вас секретари имеются, а я сам он и есть. Секретарь. Уровень пониже, труба поплоше, дым пожиже.

— Не то говорите, — поморщился Анисим Александрович. — Небось в стол-то продолжаете, лишь общество не видит.

Есть такое дело. Продолжаю всякое разное всплывшее старательно записывать. Даже сундук завел железный с замком. Там и держу, чтобы кто попало не заглядывал. Куча обрывков, мыслей и сюжетов. Рядом пенициллин (ботаники, оказывается, знают несколько видов этой плесени, и в Академии наук мне перечислили их латинские названия), громоотвод и масса всяких теоретически возможных усовершенствований. Не представляю, кому может потребоваться буржуйка. Разве в дороге, но опасно. Упадет от тряски, и вместо обогрева пожар в кибитке.

Уже сам путаться начинаю в бессистемных записях. И, кстати, не мешает убрать из дворца в будущем, когда свой дом появится.

— А вы тюрьмы не опасайтесь. Бирон человек умный. Чушь эту насчет того, что таракан — на него намек, даже слушать не стал. Всем известно: то еще до Анны Иоанновны писано.

Ну да, ну да, продолжая сохранять на лице насколько возможно спокойное выражение, подумал я. Сегодня пропустил мимо ушей, а завтра обнаружит нечто, и натурально найдется для меня камера. Да просто турнут с концами. Лучше уж угомониться. Тем более что чужие стихи воровать дело неблагодарное. На первых порах требовалось, не без того. Должен был вылезти над общей толпой. А теперь — спасибо, достаточно. Про Ломоносова обе столицы наслышаны. За честь иные считают знаться.

Я лучше «Маугли» или мультфильмы при случае изложу. Адаптировав их к местным реалиям, естественно. Достаточно существует подходящего и с моралью. От Нильса с гусями до Снежной королевы. Или про животных. Гномики там, индейские красавицы, путешествующие в Англию. Про то, что она потом от туберкулеза загнулась в молодом возрасте, лучше промолчать. По-любому безопаснее, чем басни. Ну и «Полтава» на важный случай, насколько вспомнил. Есть подозрение в выпавших кусках, но тут я отсебятину нести не пытаюсь. Лучше меньше, да лучше.

— Наконец-то я вас обнаружила! — вскричал темпераментно женский голос. — Обещали подойти и манкируете обещанием, — добавила Мария Кантемир капризно. — Позвольте, Анисим Александрович, я украду у вас господина Ломоносова.

Ни о чем конкретном мы с ней не договаривались. — Был разговор с Варварой Черкасской, но очень вовремя заявилась: беседа стала принимать скользкий характер. Нормальный рифмоплет просто обязан посвятить покровителю вдохновенно-вымученные стихи. Оду, не ниже. Высоким стилем и целуя грязные сапоги.

Проблема только одна: я не Пушкин, не Лермонтов и даже не Тредиаковский. На нечто объемное и замахиваться не стану. Брать лишь бы что и делать вид, что под него написано, чревато: завтра на каждый юбилей возжаждет. А у меня архивы не бездонны. Тяжек хлеб воровства. Еще и потому лавочку закрыл. Если не навсегда, то надолго. С самого начала отказался этим заниматься и не собираюсь возвращаться к пройденному.

— Прошу простить, — сказал, припадая к женской ручке. — Готов искупить вину. Приказывайте!