Марик Лернер - Цель неизвестна

Он что-то зарычал, явно почувствовав сарказм, и приступил к действию, осторожно оборачивая руку полосами материи. Не безнадежен.

— Так, ребята, — сказал позже, когда возбужденный Санхец, в десятый раз поколупав гипс на руке слетевшего с крыши мужика, наконец успокоился. Правда, сразу после этого он вспомнил про прием у себя. Категорически отказавшись принять на грудь по случаю удачного во всех отношениях начинания, умчался. — Павла сюда вмешивать не будем, у него полно других занятий.

Подумал еще раз, расписав подробно ситуацию и загоняя по полочкам. Кажется, все предусмотрел.

— Вас обоих снимаю со всех процедур и трудов. Будете торчать в сарае постоянно. Особенно в ближайшее время, вдвоем. Этот, — я показал на кушетку, — должен оставаться здесь и ни в коем случае не пытаться сломать гипс или пользоваться рукой. И чтобы не вздумал показывать характер. Кормят, поят — пусть ведет себя примерно. Можете его привязать или поить до полусмерти. Либо бить по голове, или все сразу. Мне нет до этого дела. Наоборот, оплачу водку или пиво. Естественно, — сказал на подозрительно заблестевшие глаза, — сами ни-ни.

— Горло промочить, — жалобно прошептал Пальчиков.

— Поймаю лыка не вяжущими — разбираться не стану. Пойдете на все четыре стороны, встреч ветру вольному. Ясно?

— Да, Михаил Васильевич, — дружно проскандировали два обормота, каждый из которых старше меня. Все те же академики из Спасской школы, не преодолевшие барьера старших классов и застрявшие в средних. Фактически я и сам такой. Давным-давно числюсь и не посещаю занятий.

Они прекрасно понимали: чуток я позволил. Главное, чтобы не мешало официальным действиям. Не в первый раз видимся, и изучить тонкости общения успели досконально.

— И сколько нам с ним сидеть в качестве нянек? — осторожно спросил Журавлев.

— Одно из двух. Первое — проспавшись и опохмелившись, войдет в норму, и тогда покличьте меня для разговора. Второе — он полный идиот, и придется сторожить, пока окончательно не заживет рука. Три-четыре недели. Позовете все равно, но второе сложнее.

— Будем надеяться на лучшее, — постно прокомментировал Пальчиков.

— Безусловно, — соглашаюсь, не пытаясь уточнить, какой из вариантов он предпочитает.

У меня тут во флигеле отнюдь не курорт, как многим представляется. Если Иванов не придумает очередной серии опытов, то Акулина Ивановна с удовольствием припашет. Нет, в сравнении с прежним много лучше. Никто не издевается, и даже не порют постоянно. Всего пару раз и пришлось двинуть за все хорошее. В основном за попытки панибратства по старой памяти. Не один я начальник, слушаться положено и Иванова, пусть он три раза приятель.

— И ничьих указаний, пока не прояснится с этим, не слушать помимо немецкого доктора Санхеца. Сидеть здесь безвылазно хотя бы одному, пока второй по нужде отлучился. И лучше в горшок. Второй раз повторять не буду. Что-то неясно?

Они переглянулись.

— Все понятно, Михаил Васильевич, — опять совместно ответили.

А пуще всего они видели, что я действительно изгонял не выполняющих приказы и пьющих. И назад, сколько те ни просились, не принял. Профсоюзы пока не изобретены, пособия по безработице тоже. Предпринимателю счастье и полная свобода рук. Жаловаться некому и бессмысленно. А я — далеко не худший шанс. Достаточно быстро они усвоили, что готовлю на замену, и Павел проскочил в младшие компаньоны, неплохо приподнявшись. Такого добросовестного, как Иванов, долго искать, однако стараются.

— Все, — говорю за дверью, — освободился пока.

— А к Елизавете Петровне не отправитесь? — спрашивает Андрей.

— Она уже вернулась с богомолья? — удивляюсь. Совсем закрутился с химией.

— Так Елизавета Петровна, — с непередаваемой смесью восхищения и насмешки отвечает, — вчерась снова вертались.

И ведь не погрозишь кулаком, он ничего не произнес неприятного. А тон к делу и в Тайной канцелярии не пришьешь.

Как нормальный человек понимает паломничество? Есть некое святое место, где на выбор: находится особо почитаемая икона, похоронен некий святой, мощи которого при прикосновении к ним откалывают чудеса. Или жил некто в тех местах, и кругом следы. Вроде дуба, посаженного лично Пушкиным. Оградка вокруг и посетители, умиротворенно вздыхая, крестятся, прося замолвить словечко на том свете. Вдали от своих суетных, пожирающих душу дел все видится иначе и наступает озарение.

А к месту сему принято ехать или ходить, что гораздо правильнее, не отвлекаясь на всякую ерунду. Может, даже ползти на коленях, вымаливая прощение за грехи. Типа душевная подготовка, облегчение и конец делу венец — исповедь. Обязательно еще поставить пудовую свечку или обычную. Это уж в зависимости от доходов. Вроде логично. По крайней мере, я всегда считал себя абсолютно нормальным и ни с одним реальным паломником дела не имел.

Оказывается, все не так! Конечно, не у всех, а у конкретной Елизаветы Петровны. Отказываться идти с ней на богомолье до Троице-Сергиева монастыря, где-то верст семьдесят, — вещь совершенно выпадающая из моих представлений. Неудобно было уклониться, и я отправился за компанию. Для начала она заехала в город и сходила на очередной бал. Затем отдохнула, сладко выспавшись. Выехав за последнюю заставу Москвы, она вышла из кареты и двинулась впереди обычной свиты из придворных и прихлебателей пешком.

Километров десять мы прошли нормально. Затем цесаревне наскучило тихо плестись, наслаждаясь природой и приятными разговорами. Она пожелала отобедать. Мы неплохо повеселились под обильную выпивку. К вечеру удалились в специально разбитый шатер и тоже недурно провели темное время суток. С утра она пожелала поохотиться, чем ввергла в изумление. Нет, ну всему есть предел!

На третий день я окончательно утратил понимание, зачем и куда мы собираемся следовать. Потому что Елизавета Петровна вдруг засобиралась назад в вотчину. У нее по расписанию ожидалось очередное веселое мероприятие с танцами. Никак пропустить нельзя. Поскольку у меня тоже имелись дела в Москве и оставлять их надолго не очень удачная мысль — ведь живу за счет заработков, а не получаю из казны, — я остался доволен.

Спустя неделю меня пригласили опять на богомолье, причем во второй раз она собиралась начать путь к покаянию с места первой остановки. Я сказал себе: так не пойдет. Развлекаться здорово, но не все же время. А паломничества в таком виде больше напоминают издевательство над верой. Меня не воспитывали в почтении к церкви, от бабушки-коммунистки и папаши-деловара такое поведение вполне понятно. И все же я крайне удивился, столкнувшись с поведением Елизаветы Петровны. Странная у нее вера, как ни глянуть.