Татьяна Зубачева - Аналогичный мир - 3 (СИ)

— Ага-а.

— Вот он, — Джим извлёк из-под пиджака и положил на стол свой нож. — Вот. Он меня не предаст. Понял?

— Ага-а.

— Дурак ты, Джек, — засмеялся Джим, допивая стакан и наливая ещё. — Если б ты знал, каких денег твой удар стоит. Дурак ты, дурак, ты вкалывать, — он снова заржал, — будешь, а денежки мне пойдут. Сначала ручейками, а там и речками польются. Дружочки мои. Игрок — дурак, с камнями вяжется, а камни — они приметные, памятные, и Лига Ювелирная бдит, следит за ними, а деньги что? Сор бумажный. Вон были имперские доллары, сила силой, а русские раз и бумагой их сделали, своих напечатали и пустили, и что, трепыхнулся кто? Нет. А они вот, в ход пошли и силой стали.

Хихикая, он доставал и выкладывал на стол пачки в банковских перевязках.

— Вот они, рабы мои верные. В ленточках. Ленточку снял, и привет. Никакой Бульдожинка опознание не проведёт.

Устав бродить по гостиной, Джек отправился на кухню. Дверь он за собой не закрыл, и Джим благодушно следил, как тот роется в шкафах.

— Дурак ты, Джек, и помрёшь дураком. Кончишь Ковбоя, и на хрен ты мне нужен тогда. А повозился я с тобой. Мне ж на тебя ещё когда Пит наводку дал. Русские его кончили, за меня работу сделали. И Тушу к ногтю взяли. И Пауку — он снова заржал, — ноги подкоротили. И ни цента мне это не стоило. И выгоды не дало, только хвосты подчистило. А тут… ты ножичком потыкаешь, а денежки мои. Эта за Фредди Ковбоя, эта, — он любовно перебирал пачки, — эта за Джонни Счастливчика, эта… ну, скажем, за тебя. Вот за шлюху мне получить не с кого, никому она не нужна, ну, да я не жадный. Я добрый, Джек. И ласковый.

Джим поставил стакан на стол, попытался встать, но забыл снять ноги со стола и чуть не упал, выругался и тут же снова захихикал.

— Джек, а ну, пойди сюда, дурак.

— Ага-а.

И, когда Джек вошёл, скомандовал:

— Сними мне ноги.

Было такое не один раз, и Джек уже твёрдо помнил, что и как надо делать. Он послушно снял и поставил на пол ноги Джимми и помог тому встать.

— А давай я тебя трахну напоследок, дурак, — пришла в голову Джима новая идея. — Хочешь трахнуться, Джек?

— Ага-а.

Джимми засмеялся и отпустил его шею. Особо пьяным он себя не чувствовал. Полбутылки — не его доза. Это дураку много. Тогда он в самый первый день для пробы дал тому отхлебнуть, и парня развезло с одного глотка, ругался, вслепую швыряя всё, до чего дотягивались руки, ничего не узнавал, и тут же его вывернуло, свалился, и сутки от дурака ничего добиться было нельзя. Дурак — он во всём дурак. Ну, эта ночь не в счёт, а третьего марта, через три дня, дурак рядом с Ковбоем будет лежать. А пока… получим немного удовольствия.

Джимми засмеялся, потянулся, расправляя мышцы, и…

Чужая жёсткая сила рванула его за горло, Джим даже не сразу понял, что это Джек, стоя сзади, захватил его за шею сгибом левой руки.

— Ты, — захрипел Джимми, шаря вдруг ставшими скользкими из-за перчаток пальцами по необычно твёрдому локтю, — ты чего?

И удар под дых, несильный, но от которого сразу перехватило дыхание, а тело стало безвольным.

— Ты кого на понт брал, падла? — насмешливый голос Джека над ухом. — За фрайера меня держал, сука?

Как сами собой расстегнулись и свалились вниз, спутав ноги, брюки, сползли трусы, и холод прижатого к животу лезвия.

— Лагерник тебе нужен? — ласково спросил Андрей. — Получай лагерника.

Боли не было, был холод, медленно пересекающий живот от левого паха к правому подреберью.

— Пощади, — из последнего, безнадёжно цепляясь за зажимающую горло руку, прохрипел Джим. — Деньги… возьми все…

— За кровь друга западло, — и поучающим тоном. — Что за предательство положено, забыл, охранюга? — и насмешливо копируя его собственные слова: — Ох, и повозился я с тобой. В расчёте, падла? Не слышу.

Животу уже горячо, по ногам течёт горячая жидкость. Кровь? Это его кровь?! Не хочу! Нет! Не-ет!

Чужая рука властно поднимает за подбородок, запрокидывает назад его голову.

— Привет из Хаархана!

И опять этот холод, уже на горле. Не-е…

Булькнув, Джимми Найф захлебнулся собственной кровью.

Плавно, медленно, чтобы не набрызгать кровью, Андрей попятился, опуская сразу отяжелевшее тело на пол. Положил рядом с ним нож, отступил на шаг и оглядел руки. Нет, вроде нигде не запачкался. Проверим. Он быстро прошёл через спальню в ванную, оглядел себя в большом трёхстворчатом зеркале. Чист. Теперь… рвать когти. Но по-умному.

Погасив в спальне свет, он вернулся в гостиную. Уверенно, как давно продуманное, взял со стола две больших пачки. Ту, что Найф называл «за Джонни», бросил плашмя на грудь лежавшего навзничь трупа, а вторую, которая «за Фредди», точным броском вогнал в уже разошедшийся и заполненный кровью разрез на животе. Третью, что «за тебя, дурака» сунул в карман брюк. Нож трогать не стал: Найф много хвастал, что нож его приметный и его все знают, вот и оставим ему его примету. Ушёл на кухню. Где эти банки? Чёрный молотый перец, красный сладкий, красный жгучий… табака нет, жаль. Он высыпал содержимое всех трёх банок в большую фарфоровую тарелку, аккуратно потряс, перемешивая. Крышки завинтил и поставил банки на место, закрыл дверцы, вернулся в гостиную, щёлкнув по дороге выключателем. Всё засыпать — не хватит, конечно, но… вокруг на ковре, и за собой. Он, пятясь, пошёл к выходу, рассыпая перец. Сдёрнул с вешалки и натянул куртку-ветровку, замок на задвижке, так, а «собачку» сдвинем, чтоб сама захлопнулась. Чем позже найдут, тем лучше. И перед тем, как выключить свет, оглянулся. Удовлетворённо улыбнулся хищным оскалом, оглядев труп. Здорово получилось! Кому надо — тот поймёт.

Андрей выключил свет и вышел, мягко без стука захлопнул за собой дверь. Глубоко вдохнул запахи влажной земли и ещё чего-то, пересёк крохотную веранду и стал спускаться с крыльца, по-прежнему рассыпая за собой перец. Дорожка через узкий газон к калитке. А дождь нехилый, смоет весь перец. Ну, так и запахи со следами заодно.

Закрыв за собой калитку, огляделся. Тихо, темно, ночь сейчас, ни одно окно нигде не светится, сейчас любой патруль его приметит. Ладно, уйти подальше от этого дома, а там… Колумбия… Наслышаны, как же, большой город, вторая столица, а это, значит, окраина, а то и пригород. Надо на вокзал, самое верное. И вроде вон там как зарево над домами, там, значит, фонарей больше, центр там, многолюдье. Ну, тогда туда. Записку прячем среди бумаг, бревно под павшими листьями, а человека в толпе.

Он высыпал остатки перца перед калиткой и пошёл прямо по мостовой: у шин запах сильный, сам временами чувствовал, если что, перебьёт его ботинки. На углу у решётки водостока он задержался. Аккуратно разбив тарелку, сбросил все осколки в канализацию и пошёл уже свободно, чутко прислушиваясь к окружающему.