Татьяна Зубачева - Аналогичный мир - 4 (СИ)

Эстер рассмеялась, глядя на него, и он тоже рассмеялся. Оцепенение и опустошённость прошли, хотелось двигаться и говорить.

— Эсти, ты же голодная, я-то ел, а ты… — он легко вскочил с кровати и встал над ней, огромный, ослепительно чёрный, блестя зубами и белками глаз. — Я сейчас пойду, приготовлю завтрак.

— Ты сейчас приведёшь себя в порядок, — Эстер сладко потянулась и встала. — И я тоже. А готовить надо уже ленч.

Ларри рассмеялся этому, как шутке, но, поглядев на часы, понял, что жена — да, правильно, именно жена — права.

Пока он мылся и брился в ванной, Эстер убрала постель и открыла окно, чтобы проветрить спальню, убрала в ящик комода его галстук-бабочку и свои цветы, что со вчерашнего дня так и валялись наверху. Да, надо отнести ему в ванную бельё… но Ларри уже вышел из ванной в обмотанном вокруг бёдер полотенце.

— Я сейчас, — Эстар взяла свои вещи и ушла в ванную.

Она старалась управиться как можно быстрее, но, когда вышла, Ларри уже не было, а его полотенце лежало на стуле. Эстер убрала полотенце на сушку в ванной, оглядела ещё раз спальню и побежала вниз.

Козу назвали Баськой. Знаменитой на всё Загорье Буське, что ореньских кровей, она приходилась младшей роднёй. Баська была дымчато-серой с мягкой бородкой и пронзительно-жёлтыми глазами. В стадо её, как и положено, пустили с третьего дня, как на дворе пообвыклась, и теперь бабка торжественно наливала им по вечерам по стакану густого пахучего молока. Баська как раз отмеряла в дойку по два стакана и стояла спокойно, да и Ларька был тут как тут, подкармливая её листиками и корочками, за что получал право первого глотка.

Первая майская зелень жёстко топорщилась на грядках, разворачивались листки и тянулись вверх стебли. Артём с утра до вечера копался бы в огороде, но работа, школа, уроки… правда, ни Санька, ни Лилька от работы особо не увиливали. На себя ж пашешь, не на хозяина.

Нет, Артём был вполне доволен жизнью. И с деньгами дед здорово придумал. По три тысячи сразу каждому на отдельную книжку положил. Чтоб когда вырастут и отделяться на своё хозяйство вздумают, чтобы было на что. Лучше всех Ларьке, конечно: он пока вырастет, у него такие проценты набегут, что ого-го! Но и себя Артём обделённым не считал. Он — старший, и всё хозяйство его по праву и обычаю — объяснял дед, а бабка согласно кивала.

— Старший брат в отца место.

— Это как? — спросил Артём, облизывая медовую ложку.

— Ну, ка отец ты младшим, — бабка походя ткнула Ларьку по затылку, чтоб вне очереди к туеску не лез. — Ты в заботе об них, и они к тебе со всем почтением должны.

— Во, слышали?!

Артём строго посмотрел на Саньку и Лильку, и те дружно прыснули в ответ. Таким не всерьёз грозным было его лицо. Хмыкнул в бороду и дед.

Чай пили не спеша, от души. У деда на шее висит полотенце, чтоб пот утирать. Субботний чай после бани — это тебе не просто так. Гостей не ждали, комитетских проверок тоже, и сидели потому вольготно.

Допив свою чашку, Артём перевернул её вверх дном и посмотрел на деда. Тот кивнул, и Артём встал из-за стола, старательно перекрестился на икону. Он всё время забывал, когда это положено: до или после еды, и потому крестился дважды.

— Пойду уроки учить.

— С богом, — напутствовал его дед.

В горнице Артём взял с комода учебник истории и сел на лавку у окна, чтоб хоть остатки света прихватить. По истории и природоведению им теперь не только рассказывали, но и задавали читать и учить по книгам. Попадалось много незнакомых, а то и просто странных слов, но где догадаешься, у деда — он это любит — или в классе спросишь, так что справиться со всем можно.

Заглянула в горницу Лилька.

— Тёма!

— Потом, — отмахнулся он, не поднимая головы.

— Тебя там зовут.

— Кто ещё? — нехотя оторвался он от книги.

— А максюта с Петрухой.

Артём закрыл книгу и встал.

— Ладно уж.

Максюту и Петруху он знал ещё с масленичных боёв. Оба не смогли его выбить, а он им навтыкал крепко, но зубы и носы в целости оставил. Потом они ещё пару раз дрались, но уже вместе против Серого конца. Опять на драку, что ли, зовут?

В кухне никого не было — дед, значит, у бабки, ну и хорошо. В сенях Артём натянул на босу ногу сапоги, накинул куртку и вышел на крыльцо.

Солнце уже клонилось, и землёй пахло по-вечернему. Максюта и Петруха — тоже в пиджаках внакидку, из-под расстёгнутых до середины груди рубашек красуются по новой моде тельняшки, кепки ухарски сбиты на ухо — стояли с той стороны калитки, лузгая семечки.

— Привет, — сказал, подходя к ним, Артём.

Максюта кивнул, а Петруха протянул над калиткой кулак с семечками. Артём подставил горсть, и Петруха отсыпал ему. Постояли молча, и Максюта начал:

— Серяки-то… того… задираются.

— Не мало им было? — сплюнул прилипшую к губе шелуху артём.

— Значитца, ещё хотят, — хохотнул Петруха.

— Ну, так что?

— А завтрева… вечером… — Максюта любил говорить коротко.

— Идёт, — кивнул Артём. — У берёз?

— А где ж ещё? — Петруха оглядел быстро темнеющие улицу. — Мы ща на прошвыр. Ты как?

Артём мотнул головой.

— Завтра.

— Лады.

Дружески хлопнули друг друга по плечам и разошлись. Максюта с Петрухой дальше по улице, а Артём в дом. У берёз на поляне собирались попеть, поплясать под гармошку, там же и дрались из-за девок. Кто на чью да как поглядел. Артём компании не ломал, не нами заведено, не нам и менять, ну и коль со всеми, так и будь как все. А вот вечёркам Артём не ходил: душно, тесно и все на виду, и лапаются… как в Паласе на разогреве. На фиг ему эта канитель?! А у берёз простор. Кто пляшет, а кто смотрит да зубоскалит. И завести на драку там куда легче. И не кино, где милиции навалом.

В доме было уже совсем темно, и, войдя в горницу, он включил свет. А малышня где? Но только успел подумать, как они — все трое — ввалились и затеребили его.

— Вы это где были?

— А на сеновале, — Лилька выдернула из косички соломинку.

— Понесло вас, — хмыкнул Артём, берясь за книгу и садясь уже к столу под лампочку. У Ларьки репяха на макушке, не видишь, что ли, выдери.

— Да-а, — заныл Ларька, отодвигаясь от Лильки. — Лучше ты.

— Ну, иди, — вздохнул Артём.

Ларька залез к нему на колени, и Артём осторожно выпутал из его тонких прямых волос сухой прошлогодний репейник.

— Совсем ты, Лилька, без ума. После бани да на сеновал.

Сеновал и чердак были любимыми местами для игр. Обычно Артём не вмешивался, а пару раз и сам там возился с ними. Хорошо там, кто ж спорит, но не после же бани.

— За книжки садитесь, обое, — распорядился Артём.

— Не обое, а оба, — важно поправила его Лилька, беря с комода свой с Санькой общий учебник по русскому.

— Повыпендривайся мне, — улыбнулся Артём. — Санька, а ты арифметику бери.