В. Бирюк - Стрелка

В иных же сказаниях Скворца называют Соколом. И поныне в Нижнем, выше „Гребешка“, есть, отделяемая от него оврагом гора, называемая Соколом. У некрещёной Мордвы и по сю пору сохраняется обыкновение давать новорожденным имена птиц: Торай (Гусь), Тырпыр (дикий голубь) и пр.»

«Птенчики» «скворечник» не сохранили — получили город, русский и «зело крепкий». А чего ещё можно ожидать под управлением «панков»? «Панкура» до добра не доведёт. В драку-то они ещё туда-сюда, а вот градостроительство…

Легенды утверждают, что после нашего похода на Дятловых горах построит себе город ещё один… «панк». С характерным прозванием Абрашка. Что не удивительно в бывшей «зоне ответственности» Хазарского каганата. Если уж «Ильяшка» с-под Мурома стал святорусским богатырём и православным святым, то почему «Абрашке» нельзя быть мордовским панком?

Тут уже будет другой подход: и укрепление крепкое, и двое ворот, и тайный ход. А ещё умелое затягивание времени и обращение к общественности.

По легенде, Абрашка выторговал у осадившего его русского отряда 4 дня перемирия, созвал соседей, которые прошли в крепость через тайный ход и, имея пятикратное численное превосходство, навалился на русских. Увы, русские дружины были на конях, они пробились сквозь мордовское воинство и те, пешие, их не догнали.

Дятловы Горы… Хорошее название. Как раз для меня — ДДДД, долбодятел длительного действия. Один Дятел здесь уже дожил до глубокой старости…

Ванька, уймись! «На чужой каравай рот не разевай» — русская народная мудрость. Ты тут — никто, и звать тебя — никак. То есть, конечно, боярский сын. Но беглый и чуждый. И вообще, Стрелка сейчас — даже не Русь.

Плевать. Главная беда — я сам себе цели не вижу. Сохранить в завтрашнем бою голову — понятно и достойно. А дальше? А послезавтра? Маноху с дыбы веселить? Хрень какая-то…

Жизнь — процесс типа русского бунта. В смысле: «бессмыслена и беспощадена».

Бродский верно сказал: «На самом деле жизнь — это битва не между хорошим и плохим, а между плохим и наихудшим».

Всякая жизнь — вообще. А моя нынче — особенно.

Погон — нет, пуль — нет. А главное — ещё не осень, ещё — весна. И как сказано в давнем тосте: «Дай бог, чтоб не последняя. А если последняя, то не дай бог».

Вот завтра и… «будем посмотреть».

«Завтра» — уже наступило, а смотреть некуда — темно. Тихо, без рожков и команд, пинками и зуботычинами поднимают хоругви.

– Тихо! Мать… Бараны! Оружие взять, брони вздеть, припас оставить, прислугу оставить. Не греметь! Мать…! Вон туда тихо… Мать…!

Всё понятно:

Ночной марш — отвратительное занятие. Дневной — тоже, но не настолько. Хоругви сбились в кучу, толкались, тихо матерились. Чей-то испуганный детский голос вдруг возопил:

– Де?! Де мои?! Де?!!!

И резко умолк. Со звуком удара и всхлюпа.

Топаем, факеншит. Слева в темноте опять вода какая-то плещет. Что, блин, уже Волга?! Нет, озерцо какое-то. Дорога вверх пошла. Как мне нынче щит… пригодился! Когда какой-то хрен вздумал кулаками на меня махнуть. Ишь, нежный какой — я ему только раз каблук оторвал, на пятку наступил. А нечего свои кракозябки на дороге раскорячивать! И выговаривать мне — незачем! В озерке полежи-остынь. Судя по чавкающим звукам, там… грязи. Лечебные, наверное. Успокаивающие.

Топаем-топаем… Как-то не туда мы топаем. Как я догадался? А очень просто — дерьмо липнуть перестало. Перед нами же коней провели. Ну, и всё войско, в темноте, по их следам… «Кони в яблоках» — видел. Теперь: «воины в яблоках». В конских. Не вижу — нюхаю. И тут как-то… запах есть, а дерьма нет. Видать, разошлись у нас с конями пути-дорожки. Видать, их в сторону повели. Или — нас.

Я думал: Боголюбский погонит пехоту по водоразделу, по гребню этих самых Дятловых гор. А нас поперёк гонят. Прошли высокое место и снова вниз. Какие-то колдоё… виноват: вымоины. И — выбоины. А теперь — промоины. И — проё… мда…

И мы в этом во всём… начиная с темноты и амуниции… и кончая недоумением и воодушевлением… прыг-скок, прыг-скок… Щито-копье-мече-сабле-мордо… носцы.

Как восторженно-этуазистически поёт Шаов:

«Край земли» — не видно. Поскольку вообще ничего не видно. И коней нет — седлать нечего. Ну, «хоть помру не на печи»! Вот, блинский факеншит, достижение!

О! Среди нас и умные есть!

Это я к тому, что скорость движения колонны, когда солдаты через чего-нибудь перепрыгивают, падает втрое, по сравнению с перешагиванием. В таких случаях колонну надо дробить и препровождать к нескольким разным… перепрыгивалкам.

Прибежал какой-то… не, не удмурт. Но из русского — только матюки. И препроводил нас к тому месту… где надлежит нам спуститься в то место… где нам всем и место.

Съезжая на заднице по глинистому склону, позволю себе отвлечь ваше благосклонное внимание и напомнить общеизвестную средневековую воинскую мудрость: «Не лезь, блин, нахрен!». В смысле: на поднятое копьё впереди съезжающего.

Дело уже к рассвету, а мы в этих оврагах… блукаем. Или правильнее: блуждаем? Или — блудим? Ну, если это блуд, то я в евнухи подамся! Там хоть тепло и кормят… Хотя, с другой стороны, зачем мне тогда еда?

Некоторые живут чтобы есть. И я даже знаю сколько они берут за час их «жизни». А я ем, чтобы жить. Жить красиво, часто и регулярно.

Чего-то жить захотелось. В обоих смыслах этого слова. Но есть препятствия: вот сейчас встанет солнышко и поганцы всякие нас сверху… чем ни попадя по чём ни попало.

Я такую историю слышал. Именно применительно к этой эпохе. «Последний бой императора» — называется.

Мануил Комнин сдуру влез в какое-то ущелье. Ну, сельджуки греков и раскатали. Позору было…! Европейцы перестали называть Мануила Императором Римской империи — исключительно по-простому: «король греков». Мануил страшно расстроился и ушёл. В астрологию. Вернулся оттуда — только перед самой смертью.

Кстати, у Боголюбского сегодня тоже… «прощальная гастроль». Последний бой с его личным участием. Дальше полки сынок его будет водить. Андрей сложит с себя и личную рубку в бешеной конной атаке, которой неоднократно прославился в предшествующих войнах, и функции главнокомандующего. Будет осуществлять общее политическое руководство. Интересно бы посмотреть.